— За какие же грехи? — выпалил Сергей так резко и неожиданно, что будь на месте Ревы кто-нибудь другой, никогда не спрашиваемый журналистами, то это наверняка бы отпугнуло его от Сергея, заставило бы говорить с ним самыми сухими словами и цифрами. И вряд ли тогда наладился бы разговор.
Но Рева все это хорошо понимал и потому не стал скрытничать, тем более что он уже себя подготовил для этой беседы и ему не терпелось высказаться. Он слегка приподнялся и, налегая грудью на почерневший от не первой зимовки в саду стол (видимо, Рева не раз так делал, когда приходилось выступать с трибуны), начал рассказывать о заводских делах.
Оказывается, завод уже второй год недовыполняет свои производственные планы. А вот раньше, при прежнем, смещенном руководстве, в которое, кстати, входил и Рева, этого почти никогда не замечалось. Даже в трудное восстановительное время все как-то получалось по-иному. Были, конечно, иногда штурмовые периоды, за это доставалось и от министерства и от печати, но все же так, как сейчас, завод не заходил в тупик. А все потому, что появилось больше идей, чем деловитости. Бесконечное количество работников разъезжает по командировкам в разные концы страны, на разные однотипные заводы. Тратится время и невиданные деньги на эти расходы для того, чтобы не отстать от моды переоборудования. Каждому хочется быть умнее других, независимо от того, умен ли он на самом деле или нет. И мало кто думает о том, легче ли от таких благих намерений плану или же наоборот…
Сергей слушал внимательно, время от времени переспрашивая фамилии, нумерацию цехов, даты и заносил все это в записную книжку, не полагаясь на память, которой он иногда любил не без основания похвалиться. В рассказе Ревы было много увлекающего, но Сергей пока не улавливал, не находил в нем того, как он после говорил, позвоночника, тех костей, на которых можно было бы наращивать мясо критической статьи. Не находил он и самого нужного вопроса рассказчику и задавал большей частью второстепенные, не совсем профессиональные.
Когда жара к вечеру начала понемногу спадать, мимо них, поздоровавшись, прошел в глубину сада с лопатой на плече сутулый, поджарый старик. Сергей спросил, кто такой. Легкая тень смущения пробежала по лицу Ревы. Прежде чем ответить, он несколько раз качнулся в шезлонге.
— Я ведь вечно занят на заводе, — начал он оправдываться. — За деревьями некому уход вести. Жену не заставишь, да она и не разбирается. Ну вот старик этот, сосед мой, и выручает.
Сергей почувствовал, как в нем стала пробуждаться горькая обида вместо первоначальной поэтичности настроений, рожденных рассказом Ревы о саде по дороге к дому. И ему почему-то снова показалось, что он все-таки уже встречался с Ревой. Он встал и, несмотря на заверения Ревы помочь ему, забеспокоился о гостинице. Тот слегка обиделся, но все же не стал задерживать его больше, отнес в погреб наполовину распитую ими бутыль, и они вышли со двора.
В гостинице оказалось много свободных мест. Сергей вполне мог обойтись и без помощи Ревы, но за хлопоты и рассказ о заводских делах поблагодарил…
Наутро Сергей отправился в заводоуправление и с радостью узнал, что директор Владимир Капитонович Стародубцев после недолгой болезни вновь приступил к исполнению своих обязанностей. Зайдя в приемную, Сергей попросил секретаря, немолодую, неразговорчивую, но обходительную женщину, доложить директору о себе. Она выслушала его, не спеша заложила в новенькую «Олимпию» чистые листы бумаги, поправила на столе горку папок и скоросшивателей, затем поднялась и, оглядев себя, плавно подошла к двери директорского кабинета. Без стука открыла и скрылась за ней, неплотно притворив ее. Это-то и сделало Сергея невольным свидетелем короткого разговора о себе.
— Владимир Капитоныч, — донесся до него низкий грудной голос женщины, — к вам молодой человек из газеты.
Молчание.
«Наверно, пишет и не отрывается от бумаг», — подумал Сергей и попытался вообразить сидящего за рабочим столом Стародубцева и выжидающую секретаршу. Вдруг он услышал приглушенный, жесткий голос директора, первое же слово которого заставило его содрогнуться. «Что они зарядили ко мне эти щелкоперы, как вороны на падаль. Но я ведь… — Стародубцев закашлялся. — Я ведь живуч. Врете, не накормитесь! — И уже совсем безразлично закончил: — Ладно, зови его, Дмитриевна».
Появившаяся секретарша посмотрела на Сергея почти с материнской жалостью, мягко улыбнулась и кивнула на дверь.