Александр Дольский
ПОКА ЖИВЁШЬ...
ПОКА ЖИВЁШЬ...
Так хочется, пока живешь на свете,
наслушаться прибоя и скворцов,
настроить фантастических дворцов
и не бояться быть за них в ответе,
на громкие слова слывя скупцом,
не замечать обиды и наветы,
а если и придется быть купцом,
иметь в кармане ветры да планеты,
быть добрым сыном, правильным отцом,
усвоить суть свободы и запрета,
быть искренним, как в час перед концом,
и не жалеть о том, что не был где-то,
вставать с постели задолго до света,
распознавать по взгляду мудрецов,
не приставать с наукой и советом
и научиться жить в конце концов,
и, вспоминая дом с резным крыльцом,
задуматься от детского ответа,
не злить ни стариков и ни глупцов
и верить в сны и добрые приметы,
с гармонией, палитрой и резцом
играть свободно формой, звуком, цветом,
но никогда ни правдой, ни лицом,
и брать за все душой, а не монетой.
Так хочется, пока живешь на свете...
«Я ИСТИНУ ЛЮБЛЮ ВНУТРИ...»
Я истину люблю внутри,
внутри сосуда из моих понятий.
Она еще не познана — смотри,
смотри, как сфера формы вся помята.
Ты видишь — это тяжкое зерно
дает росток со стрельчатым побегом.
Из плоти он взойдет и все равно —
на пораженье или на победу.
Как солнца луч, попавший на ладонь,
побег мне в сердце тычется с доверьем.
До срока хорони в себе огонь,
храни тоску по правде в подреберьи.
Еще пока и взгляд, и разговор
жонглируют различными вещами,
но, выйдя на космический простор,
та истина тебя порабощает.
И вот тебе уже покоя нет —
произнесенному всегда живем в угоду.
Ты раб философических тенет,
которые тебе сулят свободу.
«КОГДА ТЕБЕ ОПЯТЬ И ПУСТО И ПЕЧАЛЬНО...»
Когда тебе опять и пусто и печально,
в глазах покоя нет, а в мыслях высоты,
ты вспомни, что в тебе нет боли изначально,
а только трение мечты и суеты.
И если слезы есть — старайся в одиночку
их выплакать сперва, и к людям не спеши.
И мужество не в том, чтобы поставить точку,
а чтобы претерпеть рождение души.
И если так с тобой случится не однажды,
то с каждым разом легче будет этот миг.
Жестоки чувства одиночества и жажды,
но страшно — если ты к ним вовсе не привык.
Досадно — если ты, надеясь на подспорье,
в ответ не получил желанной сослезы.
но в сотню раз страшней, когда, испив от горя,
в чужую исповедь ты смотришь на часы.
И если нет того, о чем мечтал вначале,
и про высокий путь гаданья не правы,
люби все то, что есть,— и страхи, и печали,
и труд обычный свой, и вздохи, и увы.
И меры счастью нет, и смысла в обладаньи —
все сквозь тебя, как космос протечет.
И оправданье жизни только в состраданьи,
в желаньи размышлять — другое все не в счет.
ЯЗЫК
И в этой стране, и не в этой стране,
на этом наречьи в согласных,
которые липнут (как пальцы к струне)
к зубам, к языку, ко щекам и к спине
(с поклажей раба несогласной),
на том, что любого трудней языка;
в стране, но в стране или в зале,
откуда из зрителей брали в зека,
как воду у рыбы в Арале
(за что никого не карали),
но в зале, что залит не светом-водой,
(водой ли?) — (аквариум спирта?),
не жидкой средой-всклень заполнен бедой;
и борт не худой, и поддон не худой,
следы от заделанных дыр так
толкают завыть на родном языке,
поскольку в наборе словарном тону,
как Ивашка в крутом кипятке,
держа над водой Ушакова в руке
и Даля сжимая в бездарном
трусливом ротишке, что тысячу слов
с бедой пополам произносит,
не вызнав у пращуров молви основ,
и мат с междометьями в духе ослов
риторики — по миру носит.
Но русский струится, слепит и трещит,
как речка, огонь и валежник,
и шуйцей по струнам, и саблей о щит,
и груздем во кузов, и куром в ощип —
прибоя и дождика смежник.
СЛОВО
Слово возводится в царский сан —
не прикоснись, не скажи по-иному,
вроде бы ноги не вытер и сам
ходишь нетрезвый по тем небесам,
где тебе ползать убогому гному,
слово несущее знак перемен
в лучшую сторону, к лучшему быту,
к лучшей истории (лучший гамен
был в нем убит и тебе быть убиту
к славе, меняющей колор знамен),
слово под ре — эволюции крест,
где распинают народы.и книги,
для недоразвитых душ благовест,
пропуск в партер коммунальных чудес,
к ликам святым с выражением фиги,
слово — прибежище крупных воров,
даже крупнейших с Р. X. и потопа,
лучшая часть партитуры хоров
против голов, и хлебов, и коров,
лишь бы татарина съела Европа.
Будет Ромео предатель и трус,
и с Дон Кихотом расправится тройка.
Брак поневоле — прочнейший союз.
Наш эллипсоид неведомый груз
тянет (свою неустойку).
Кто кредитор? — разглядеть не дано.
Суть перехода количеств
в разные качества? Скажем, вино
в слабость корон и величеств?
(Что старикашкам известно давно.)
Юная стая безмозгла, увы,
что ее делает средством.
То есть, конечно, являет умы,
но для любовных забав и тюрьмы
и для стихов по соседству.
Гвоздь этой правды-имеешь-отдай!
И отдавай ежечасно
жизнь и детей, петуха и Китай,
в общий котел без сомнений кидай
голос и станешь безгласным.
Будет ли свет, как монтер восклицал?
будет ли бульба без гнили?
будет ли слово — ликующий царь
хотя бы на нашей могиле?
или и слово убили?
Что для Галактики горе Руси?—
гибель каких-то бактерий...
Слушай вселенную и не проси счастья,
а только-о, Боже, спаси истину от суеверий!
ИГРЫ
Есть игры, доступные детям зверей,—
рычанье, прыжки, зубохватство, кульбиты, —
их цель — половчей, похитрей, поскорей.
Зверек подрастает, и игры забыты,
хотя не совсем — репетиции драм
приводят к охоте, убийству, добыче.
Природа к своим беспечальным дарам
порой добавляет и кровь и величье.
И в играх детей человеческих взмах
присутствует как элемент тренировки.
Потом в неуютных бетонных домах
кончают мужья своих- жен монтировкой.
То игры простые, и грубый их текст
на первых страницах наследственной книги.
Но выпечен гомо из множества тест
и вкусен друг другу повыше ковриги.
И разные уровни этих забав
всегда отвечают зигзагам извилин.
Проста красота богатырских застав,
и сложен театр полицейских давилен.
Но вот в монотонные дикости дней
является слово из древней Эллады,
в котором (компьютерных игр не бедней)
запрятана участь всеобщей награды.
Страдательный демос и царственный крат —
два корня великого древа,
алмаз европейский крупнейших карат,
возросший в темнилище хлева.
В России его не распилишь на всех.
и он украшает пиджак антипода,
когда нарекают разбойничий грех
заботой о благе народа.
И демос не кратный века ничему,
а только природе и смерти,
взирает на грани, сверлящие тьму,
как на игуменью черти.
И эта игра посложнее других,
поскольку в ней примут участье
ведущие вечную битву враги —
народ и народа начальство.