“Но никогда больше не будет тепло,” — это единственные слова, которые они четко услышали. И голос, они описали голос.
“Он такой нечеловеческий, стальной, холодный, вгоняющий страх,” — описала одна из заключенных.
Солдаты ничего и никого не видели, однако они заметили, что ночью собаки вели себя как-то странно. Животные прижимали уши, прятались за солдат, скулили. Они очень боялись и некоторые просто сорвались с поводков и сбежали.
Если бы эта была группа людей, то хоть кто-то её заметил, да и как бы они стащили всех детей в мою операционную? Кто им дал ключ? Кстати, ключ был на месте, замок не взломан. Я даже понятие не имею как сюда проникало это создание.
Я был в панике. Весь мой материал испортили, даже не испортили, а наглым образом уничтожили! Работать над ним было теперь невозможно. Никто не мог убить таким образом ночью, да и ещё, чтобы никто не слышал. Дети не кричали. Но почему? Они даже при виде меня как-то подозрительно себя ведут, некоторые не сразу доверяют мне, а тут они доверились одному человеку, вид которого по идее пугать. Я не понимаю.
Мой набор инструментов был не тронут, однако разрезан один из детей был с такой точностью, что я поражался. Полосы, на которые порезали тело, были идентичны друг другу на 98%. Я даже измерил. Что за чертовщина?!
Ни один человек не может порезать кожу таким образом, да ещё из за одну ночь. Это же надо сколько труда! И кожа осталась там, где должна была быть. Я вскрыл тело, и органы не повреждены, как и мышцы, ткани. Всё не повреждено, кроме кожи.
И тогда мне вспомнилась та незнакомка во сне. Неужели она не сон, а реальность? Она всё-таки пришла сюда напомнить о себе? О том, что она реальна и ждет, пока я поеду туда, куда она хочет? Всё-таки я должен ехать в этот лагерь и как можно скорее. Буквально со стен соскребали останки служащие, а я стоял и смотрел, во что превратилась моя операционная. Тошнотворный кисло-металлический запах стоял в воздухе и находится в комнате было невозможно. Я наблюдал как мой уничтоженный материал уносили из комнаты. А ведь с некоторыми из детей я дружил, дружил до опытов, а на опытах я становился врагом. А потом, когда кабинет привели в более нормальный вид, я поручил отобрать из других концлагерей близнецов и карликов, привести их сюда. Сам я должен быть покинуть Аушвиц.
Я не знал, что меня ждет в этом чертовом Приюте, однако мне надо было ехать туда или следующим, кого разнесет это существо, будет моя семья либо сам лагерь. Наверника она способна уничтожить весь лагерь и мою семью тоже, да таким образом, что я буду только завидовать её техники убийства в какой-то степени.
Сам Приют находился в Германии, между городами Бланкензе и Ротенклемпенов. Лагерь молодой и почти бесполезный, так как постоянно там умирало большое количество трудящихся заключенных из-за условий.
Ехал я туда несколько дней, а когда приехал, то встретил меня сам комендант концлагеря. Он сказал, что их лагерь очень молод и трудно это назвать лагерем. Они хотели бы перевести его в более что-то нужное, однако я заверил, что концлагеря очень нужны в годы войны, даже такие как Приют. Комендантом оказался приятный человек, он поинтересовался зачем я сюда конкретно пришел. Это вопрос вызвал у меня затруднения и пришлось солгать.
Потом он предложил меня осмотреть заключенных и наградив меня спутниками, оставил. Меня провели в сам лагерь. Он был крошечный, очень маленький. Во первых, условия и вправду были тяжелые. Здесь не купали, не одевали, редко кормили. Столовая тут была, однако тут не готовили еду для узников, им давали то, что дают собакам.
Спали они на гнилом полу, даже ковриков не давали. Они сбивались в кучку как я понял и заражали друг друга кто чем, зато им было тепло.
Во вторых, докторов здесь не было, однако комендант хотел бы найти одного, чтобы хотя бы проверять заключенных на вши. Сперва бы построили тут им душ хотя бы или что-то похожее на ванну, всё таки держат людей здесь хуже, чем животных.
Из-за низких санитарных условий, я остолбенел. Я очень боюсь заразиться, очень боюсь заболеть, особенно тифом. Главное, чтобы не прикасаться ни к кому из них вообще. Я дал себе обещание, что осмотрю их и всё.
Я вошел в комнату, которая выполняла функцию барака и застыл. Голые грязные стены, местами черные как уголь будто от недавнего пожара. Деревянные гнилые половые доски скрипели под моими начищенными до блеска туфлями. Я чувствовал как к подошвам прилипает грязь. Мне хотелось просто развернутся и уйти отсюда, но надев самую лучшую из своих улыбок, я остался.
Запах стоял невыносимый. Запах грязи, пота, мочи и крови. Тут люди ели, их тут били, они тут спали почти в своей моче. О, боже, что за зверство? Ирме бы понравился такой концлагерь, он прямо для неё. Унижение человека здесь по всем параметрам. В какой-то момент я даже поднес к носу руку, сдерживая желание сбежать отсюда. Это худший концлагерь, который когда-либо видел.
Узники ели, даже еда не вызывала у меня симпатии, тем более я не мог разобрать, что там у них в железной миске наболтано. А я то уже подумал, что они едят на полу. И как Адольф одобрил такой концлагерь, не могу понять? Надо как-нибудь намекнуть ему при встрече об этом забытом всеми мести. Тут царит лишь отвращение и ничего кроме этого чувства здесь нет.
Заключенных было здесь немного, штук пятнадцать.
Я осматривал каждого и каждый смотрел на меня с мольбой в глазах. Цыганка, еврейка, венгерка, полукровка и…Моё сердце будто остановилась. Я перевел взгляд на следующую девушку, что имела черные волосы то ли от грязи, то ли от природы. Глаза цвета янтаря уставились на меня, они выражали лишь мольбу, боль и страдание. Она не была одной из них, нет. Она была чем-то немецким, чем-то нашим, по форме черепа я уже это понял. Но взгляд, этот взгляд ворвался ко мне в душу, как лучик света и жжение постепенно ушло. Я впервые заметил, что моя душа не метается, что внутри всё спокойно стало вдруг. Я не мог в это поверить.
Сердце непроизвольно забилось то ли от исчезнувшей боли, то ли от этой незнакомки. Я отвел глаза. Внутренне не мог я вынести этот взгляд, он был одновременно тяжелым и…Эти глаза… Я не знал, что со мной происходит. Комендант что-то сказал, однако суть слов я не уловил, только наблюдал как движется его челюсть. Сердце бешено колотилось, мысли затуманились, а на душе порхало счастье. Я вышел из этой комнаты.
Я не понимал, что со мной происходит, такого чувства никогда не испытывал, но книги твердят, что это любовь.
Комендант увидел меня, стоячего в раздумьях и совсем одинокого. Он подошел ближе и улыбнувшись, спросил:
— Вы что-то задумчивый, слишком. Вы никогда не видели молодых концлагерей? Расскажите, герр Менгеле, что вас так осенило? — расспрашивал меня он, зная ответ.
Но я его почти не слышал. Все мои мысли заняла эта девушка. По форме черепа она была одна из нас, скорее всего, она немка. Но не это меня так поразило, а…Она была красивая, даже в этой грязи она оставалась красивая. Она, как Солнце, везде излучает свет. Находясь под тучами, оно всё равно освещает их, проникает сквозь них, её красота была такой же.
Единственное, что я сказал коменданту, так это:
— Не убивайте черноволосую девчонку, — и пошел прочь, оставив его озадаченного.