— Вот, пусть расскажут нам, как они пошли на сделку с совестью, а мы решим, имеют ли они право носить погоны лейтенантов милиции… — вытирая ладонью вспотевшую лысую голову, закончил «пар–ртийное» выступление Капустин и недовольно посмотрел в мою сторону. Добра от этого пар–ртийного послушника не жди: давно сожрал бы с потрохами за то, что игнорирую его никчемные трепалки, да Горват и Данилин не дают. Им толковый сыщик нужен, а не пустобрех.
Я и Филиппченко сидим в первом ряду. Витька наклонился ко мне, шепчет:
— Если ему уши постричь, точь–в–точь на хрена моржового будет похож…
Мне не до смеха. Спиной ощущаю жгуче–осуждающие взгляды собравшихся офицеров нашего отдела милиции.
Возмущённо качают головами следователи Борисова и Кравцов.
— Надо же! Вещьдок присвоить! Как не стыдно?!
— А повестки? Это же финансовый документ строгой отчётности! Раздавать их кому попало, значит, расхищать народные деньги…
— Срам то какой! Что граждане о нас подумают?
О чём–то своём тихо переговариваются участковые инспектора. Эти не осуждают. Эти и сами попадают в передряги похлеще нашей. Подбодряюще моргают нам Марченко и Успангалиев: «Держитесь, мужики… Мы с вами!».
Года два назад Филиппченко приволок в кабинет поношенную женскую шубу из искусственного, свалявшегося меха. Он запротоколировал изъятие её у пьяницы, продававшего шубу у дверей гастронома «Восход».
— Мне дали на бутылку и попросили продать шубу… Кто? Не знаю, — отвечал забулдыга.
Шубу Витька повесил на гвоздь в углу за сейфом, и с тех пор она собирала там пыль, и стала столь же привычной, как пепельница на столе, всегда полная окурков. Заявление о краже шубы ни от кого не поступило, и на неё уже никто не обращал внимание, но однажды в кабинет вошёл Данилин, и будучи не в настроении от взбучки начальника, придрался к Филиппченко:
— А эта облезлая рвань почему здесь до сих пор висит? Моль плодить? Выбрось на мусорку!
— Или лучше на погреб… Люк закрывать, чтобы картошка зимой не замёрзла, — со смешком вставил Арсен Марченко.
— Ну, так забери и накрывай!
— У меня погреба нет…
Потом шубы не стало, и о её существовании уже никто не вспоминал. Как вдруг — скандал! Какая–то пожилая женщина опознала свою шубу на… жене Филиппченко! Оказывается, тот сдуру не выбросил старую хламиду, пахнущую нафталином, а отнёс домой, отдал жене. Та отнесла шубу в химчистку, привела в порядок и вышла в «обнове» на улицу, где и столкнулась с бывшей хозяйкой этой самой злосчастной шубы. И карусель закрутилась…
Филиппченко вину признал. «Строгача» ему влепили с занесением в личное дело. Дошла очередь до меня…
Весной приходили ко мне друзья — подводники с «К-136» Саня Иванишко и Толя Широкопояс.
— Выручай! — сказали. — Две повестки нужны фифам нашим для отмаза за прогул на работу… Гульнули мы, понимаешь…
— Подведёте меня под монастырь…
— Да не боись… Всё будет шито–крыто…
— Ладно… Есть у меня одна висячка нераскрытая… Драка не установленных хулиганов, избивших таксиста… Пусть ваши фифочки скажут, если спросят их, что опер вызывал в отдел, спрашивал о драке возле ресторана… Показать повестки мастеру цеха, порвать и выбросить.
Вроде, всё понятно объяснил. Но кто мог подумать, что у подружек достанет ума предъявить повестки в бухгалтерию для оплаты?
— Мы были свидетельницами убийства, — похвалились они главбуху. Тот не поверил, переслал повестки в УВД Примкрайисполкома, оттуда с резолюцией «Разобраться и доложить» бумажки бумерангами вернулись туда, откуда вылетели — в Первореченский РОМ.
И карусель закрутилась. Теперь уже со мной.
Я вину признал к вящей радости Капустина. Мне «поставили на вид», что вызвало кислую мину замполита. Он жаждал более сурового взыскания.
На том заседание суда офицерской чести закончилось.
В тот день меня ждал ещё один «сюрприз»: глубокой ночью я выехал на машине опергруппы к железнодорожной опоре на Второй речке, на которой свёл счёты с жизнью некий тихий алкоголик. Судмедэксперт осмотрел висельника, и районный прокурор распорядился доставить труп в морг. Я изловил грузовик–самосвал. Проводник служебно–розыскной собаки помог мне забросить «жмура» в кузов самосвала. Я сел в кабину, и мы покатили.