Катя поставила на пол злополучную французскую коробку, чтобы ничто не мешало спокойно снимать стресс, и впилась зубами в куриную ножку.
«Курица – это очень легкая пища, – внушала себе Катя, – от нее я не потолстею. А больше есть ничего не буду…»
Однако ножка оказалась очень маленькой, и салат удивительно быстро закончился, а прямо перед Катей стояла тарелка с бужениной и блюдо с селедкой под шубой, так что устоять было невозможно.
«Только самую капельку!» – подумала Катерина и положила себе два сочных куска буженины, поразмыслила и добавила еще один, чтобы больше не надо было тянуться. Добавила приличную порцию селедки и, издав удовлетворенное урчание, принялась за еду.
Буженина была как-то мелко нарезана, поэтому пришлось добавить еще, а заодно уж прихватить пару фаршированных салатом яиц, кусок холодца и несколько пирожков с капустой. После этого Кате немножко полегчало, она подняла голову от тарелки и огляделась.
За столом преобладали скромно одетые женщины средних лет. Мужчины тоже имелись, но они были в явном меньшинстве и все почему-то в костюмах и с галстуками. В дальнем конце стола сидела крупная блондинка с помятым заплаканным лицом в черном платье, рядом с ней Катя увидела прислоненную к вазе с красными гвоздиками мужскую фотографию. Возле этой фотографии стояла рюмка водки, накрытая кусочком хлеба.
Катя похолодела. Она явно попала на поминки.
«Но тетка-то хороша! Ни о чем меня не предупредила… И зачем, спрашивается, на поминках нужна эта чертова роклетница? Неужели нельзя было перенести это на другой день?»
Один из мужчин, сидевший напротив Кати, поднялся, постучал ножом по рюмочке, прокашлялся и проговорил:
– Все мы помним, что Володя был очень жизнелюбив! Он удивительно умел радоваться жизни, всем ее проявлениям, и завещал это нам! Давайте же выпьем за то, чтобы его жизнелюбие…
Договорить ему не дала заплаканная блондинка. Она повернулась и возмущенно воскликнула:
– Ты на что намекаешь? Ты на что такое, Михаил, намекаешь? У тебя совесть есть? Еще, можно сказать, могилу не закопали, а ты уже намекаешь насчет… жизнелюбия? Ты бы постыдился!
– Да я ничего… – мужчина покраснел и опустился на место, – я ничего не хотел… Я только в том смысле…
– Вот ты лучше и помолчи в любом смысле!
Тщедушный сосед Кати пригнулся к ней и прошептал:
– Зря Варвара так… Все-таки поминки, нехорошо такое устраивать… А вас, простите, как зовут?
– Екатерина Михайловна, – представилась Катя от растерянности чересчур официально.
– Катюша, вам положить рыбки? – спросил заботливый сосед, наливая в ее рюмку водку.
Катя кивнула: рыба в томате выглядела очень аппетитно, а самой ей было до нее не дотянуться.
– А вы откуда? – подозрительно спросила Катю ее соседка с другой стороны, женщина в мелких канцелярских кудряшках. – С первой работы? Или вы Володина родственница?
– Я… с этой… – невразумительно пробормотала Катя набитым рыбой ртом.
– Я знаю, откуда эта особа! – раздался вдруг у нее за спиной истеричный и надтреснутый голос. – Я все знаю!
Катя повернулась. У нее за спиной стояла та самая трагическая блондинка в черном, которая только что сидела во главе стола.
– Я все понимаю! – повторила она, еще подбавив в голос истерических интонаций. – Я только одного не понимаю – как у людей совести хватает! Прийти в такой день, сесть за стол, есть мой хлеб…
Катя хотела оправдаться, объяснить, что привезла роклетницу, и попала в такой день по теткиному недомыслию, но с перепуга все мысли выдуло у нее из головы, и единственное, что вертелось на языке, это что как раз хлеба она сегодня и не ела.
– Варя… – Катин лысый сосед встал и попытался схватить хозяйку за руку, – Варюша, не надо…
Блондинка, однако, сбросила его руку и огрызнулась:
– Не лезь не в свое дело! Или ты тоже с ней заодно? Тоже, как Михаил, будешь сейчас говорить про… жизнелюбие?
– Но Варя…
– Мало мне Анфисы! – взвизгнула хозяйка, ткнув пальцем в брюнетку с крысиной мордочкой. – Тоже не постеснялась притащиться! Думаешь, не знала я про ваши шашни? Я все знала!