Плечи внезапно окутало теплом, чуть унимая дрожь, но холод из души не вытравить мягким пледом. Это она понимала с особой ясностью, ощущая как все, что гложило ее эти дни - неистово рвется наружу в виде назревающей истерики. Далее кто-то сдернул с нее датчики, помог спуститься с кресла и плотнее закутал в плед, но застилающая глаза влажная пленка не позволяла разглядеть размытую фигуру.
- Не хорони близких раньше времени, - раздался рядом тихий голос Павла, подсказывая, кто озаботился помощью ей. - Связь никуда не делась, иначе бы ребята давно потеряли к тебе интерес. Вспомни, о чем мы с тобой говорили: время здесь течет совершенно иначе и это не повод изводить себя понапрасну. Вот увидишь, родные выйдут с тобой на связь, когда ты меньше всего этого будешь ожидать.
Женя рассеянно кивнула, пытаясь сдержать слезы, которые словно вознамерились затопить окружающее пространство.
- Пошли, прогуляемся, - тихо предложил он и, не оставляя ей выбор, приобняв, повел на выход. Она беспрекословно потопала с капитаном и вскоре очутилась на взлетной полосе, ровной и почти нетронутой разрушениями. Видать асфальт здесь прокладывали на порядок качественнее, раз время не коснулось его.
Руки безвольно висели вдоль тела, уютно укутанные теплым пледом, а ноги продолжали нести ее в неспешной походке, механически подстраиваемой под темп спутника.
- У меня осталась только бабушка, - вдруг тихо заговорил капитан, сунув руки в карманы, и печально глядя куда-то вдаль, – единственный родной человек на весь мир, способный послужить мне маяком. Как бы это горько ни звучало в нынешних условиях – у нее вторично-прогрессирующая форма склероза.
Он с горечью улыбнулся и покачал головой, словно насмехаясь над самим собой.
- Если и проступают просветления, то это длиться несколько часов, в течение которых она вспоминает о сыне. Последние сохранившиеся воспоминания обо мне сводится к младенческому возрасту, когда она меня нянчила, пока отец строил карьеру военного, а мать следовала за ним, переезжая с места на место.
Женя с возрастающим ужасом слушала рассказ капитана и поражалась насмешке судьбы, так зло пошутившей над ним.
- В пять лет родители, наконец, окончательно осели и забрали меня с собой, а бабушка осталась совсем одна. Наверное, мое присутствие каким-то образом помогало ей держаться за рассудок, а потом словно нужда отпала. То ли почувствовала себя ненужной, то ли одиночество так сказалось, но она вдруг стала выпадать из реальности, подолгу глядя в одну точку и не слыша к ней обращений. Может это и к лучшему, иначе бы ее убила новость о гибели единственного сына, а так - она хотя бы жива. Хотя это и жизнью не назовешь.
Горечь, печаль, вина – что только не было намешано в голосе Павла, почему-то испытывающего муки совести за то, что его рано забрали от бабушки. Женя остро чувствовала, что должна что-то сказать, но слов отчего-то не находилось. Жалость он не приемлет – не тот склад характера. Сочувствие? А так ли оно ему нужно? Не для этого он поделился с ней своей историей. Правильнее, в этой ситуации, поделиться своим - наболевшем, но слова совершенно не шли на язык, а сердце судорожно сжималось.
- Дочь, - хрипло выдавила Женя, ощущая навернувшие на глаза слезы и надолго замолчала. В какой-то миг ей показалось, будто она услышала сорвавшийся с губ капитана резкий выдох, и это отчасти помогло ей взять себя в руки.
- Она беременна. Они с Данилом ждут сына – Павла.
Женя метнула на капитана взгляд и к собственной неожиданности поймала его теплую улыбку. Невольно улыбнулась сама и смущенно призналась: - Это я настояла, так его назвать.
Улыбка Павла стала еще шире, а синие глаза затопила нежность, будто это его внука назвали в честь него. Реальность слишком быстро постучалась в ее мысли и вся радость внезапно потускнела, одевая действительность в мрачно-серые тона. Женя отвернулась, всем нутром ощущая на себе пронзительный взгляд капитана, вознамерившегося выслушать ее до конца, если она захочет выговориться.
- Все было хорошо, мы не ждали беды – беременность протекала спокойно. А потом… потом… - голос внезапно сорвался и ее захлестнули воспоминания бесконечных мытарств, когда дом дочери встретил ее тишиной и заброшенностью. Она весь город облазила в поисках Веры и Данила, пока не пришло осознание необратимости происходящего. Опустошение тогда прочно поселилось в ее сердце, пока однажды, в воздухе, в радужных разводах, как в луже с каплей бензина, не возникло опечаленное лицо дочери. Пусть не сразу, но все обрело смысл и вернуло ее к жизни. А жизнь ли это? – как верно выразился Павел.