Норжима уже начала выходить из себя.
— Вы свои кучи денег возьмите с собой в гроб, а еще лучше — завернуться в них вместо савана. Надоело — едва раскроет рот, одно только и слышишь: деньги, деньги… Раз они вам покоя не дают и девать их некуда — ешьте их и подавитесь… вот уж вкусно-то вам будет…
Что правда, то правда — Бизья был очень богатый старик. Ходил слух, что и сам он не ведает, сколько у него тысяч. А в действительности же вел он, конечно, строгий счет своим богатствам, только прикидывался, что не знает.
Еще с тех давних пор, как образовались колхозы, не съел он лишнего куска — все копил и копил деньгу. И на сегодняшний день в сберкассе лежала у него кругленькая сумма. К тому же, в доставшемся еще от отца огромном кованом сундуке, где-то на самом его дне, тоже кое-что хранилось. И под подушкой, под матрасом, если поискать хорошенько, тоже можно было бы обнаружить немало червонцев, что уже годами лежали без всякого употребления, а потому превратились как бы в мертвые бумажки. Жесткий старик, скупой, шла слава о нем: не то что друзьям-приятелям, но даже и близким родственникам своим какую-нибудь мелочишку для приличия никогда не протянет. Потому и поражались люди, что председатель колхоза Банзаракцаев каким-то неведомым образом нашел подход к старику: Бизья время от времени давал колхозу взаймы. И при этом не каких-то там пять-десять рублей, а многие тысячи ссужал он колхозу. Сам Бизья однажды сказал об этом так: «Ведь даю-то я не каким-то там проходимцам и пьяницам, а всему нашему колхозу даю. Ради общего дела мне не жаль. А если сегодня дашь взаймы кому-то одному, то завтра другой привяжется, будет канючить и клянчить. Ни к чему это. Чем выделять кого-то одного, лучше не давать никому. А колхоз меня не обманет, вовремя вернет все сполна». Некоторые из односельчан сильно его за это недолюбливали. Когда первая жена его, Дугарма, лежала, умирая от неизлечимой женской болезни, он наотрез отказался везти ее в город и в свое оправдание якобы толковал: «Что в городе, что в нашем райцентре, Сосновке, одинаковые врачи, все с высшим образованием. Чем везти в такую даль и зря мучить, лучше у нас здесь лечиться». Дугарма во всем соглашалась с мужем, уповала на бога, пользовалась разными знахарскими средствами и с тем, отбыла в лучший мир…
Едва Норжима вышла подоить коров, Бизья, почувствовав некоторое облегчение, принялся размышлять: «Что ни говори, а силы уже не те, дней впереди остается не так уж много. Для чего дается человеку жизнь? Чтобы умереть в конце концов, обратиться в прах, пыль под подошвами? Эх, интересно все это, если задуматься-то: все живое имеет один, только один конец, к одному приходим. Вон те мухи, что гудят возле шкафа с продуктами, и мычащая во дворе моя рябая корова, и вот тот коршун, что кружит сейчас в поднебесье, и я, человек, в голову которого вложено столько всяких мыслей, — у всех у нас одна неминучая судьба. И когда придет срок, всех нас уложат в одинаковую домовину, будь ты хоть последний из людей, хоть самый первый. Чего же ради грыземся мы меж собой, завидуем друг другу, проливаем кровь, всяческими путями стараемся накопить богатство, пускаемся в обман — ради чего все это? Скажем, я с малых лет батрачил, немало мук увидел. У богача Зунды пас скот, работал до кровавых мозолей. Вот ведь как…»
И всплыли в памяти далекие годы. Нескладный малек, большеголовый, с тонкими, словно прутики, руками и ногами, одетый в невообразимое рванье и питающийся чем бог пошлет, — таким вспомнил себя старый Бизья. Всего довелось хлебнуть — и голод, и холод, и побои. Конечно, не осиротей он так рано, наверно, иначе сложилась бы его жизнь. Но так уж вышло, что отец его Заята, мастер, каких поискать, плотничая при возведении Эгитуйского дацана, ненароком сорвался с конька недостроенной крыши, крепко расшибся и немного спустя отдал богу душу. А ведь отправился он в Эгитуй, от чистого сердца желая принять участие в деле, угодном небу, а вышло, что осиротил он всю свою семью. После этого и попал беззащитный Бизья в цепкие лапы богача Зунды. Скорее всего, нужда и непосильный труд свели бы его раньше времени в могилу, но тут жизнь на земле круто повернулась, настали новые времена и для забитого батрачонка. С началом коллективизации односельчане, хорошо зная мастеровитость сына знаменитого плотника Заяты, стали всячески отличать его среди прочих. И все же Бизья крепко-накрепко помнил слова отца, сказанные им на смертном одре: «Под лежачий камень, сынок, вода не течет. Ни от какой работы не отлынивай. Любое дело делай без обману. Обещанное исполняй. Заработанное честным трудом береги на черный день, ибо человек должен всегда думать о будущем». Достаток — основа счастливой жизни, этим убеждением Бизья проникся с младых ногтей, и поэтому все привилегии, данные трудовому человеку советской властью, постарался обратить к собственной пользе. Нет, он никого не обманул, не обокрал, не обездолил, копя свое богатство. Он вел жизнь трезвую, расчетливую. Скажем, какие-нибудь там азартные игры, роскошные одежды или пьянки-гулянки он и мысленно не допускал. Что толку во всех этих нарядах? Вон Ендон Тыхеев любит приодеться, себя показать. А как был он косоглазым, так и остался по сю пору. Красивые одежды век твой не продлят. Было бы лишь чем прикрыть наготу да защититься от холода — и достаточно с человека, разве не так?..
Весьма успокоенный этими своими мыслями, но вместе с тем и утомленный непривычным умственным усилием, старик Бизья сидел некоторое время, озабоченно морща лоб и размеренно постукивая корявыми темными пальцами по коленям. И вдруг, как-то сам по себе из груди его вырвался вздох:
— Да-а, к концу идет жизнь-то… вот и уставать начал все больше, уходит силушка… и спину ломит, и в пояснице стреляет… Видно, уже и на тот свет собираться пора…
С этими словами он встал с топчана и направился к обеденному столу.
Хоть они с Норжимой и сговорились по-хорошему, хозяйства объединили, зажили одним домом, но однако же все это не то. Нет, никак не скажешь, что у них настоящая семья. Бизья никогда не думал о Норжиме как о самом близком человеке, с которым он в сердечном согласии проживет остаток своей жизни; наоборот, она представлялась ему некой гостьей, которой через два-три дня, глядишь, уже и след простыл.
Домашняя обстановка: топчан, низенькая печурка, настенный посудный шкаф, табуретки — все это вдруг живо напомнило старику о покойнице жене, о дочери Бурзэме. Вспомнилось, как дочь, тогда еще совсем маленькая, глазастая, с совсем еще тонюсеньким голосишком, сиживала по ту вон сторону стола и, осторожно придерживая хрупкими пальчиками чашку, прихлебывала чай небольшими глоточками. Помнится, как трогательно подрагивал ее крохотный мизинчик. «И в кого это такая пичужка уродилась, — досадовал иногда Бизья, — ведь я-то, кажись, здоровенный работящий мужик. И ручищи у меня вон какие. Все это Дугарма. Квохчет над ней, как наседка над цыпленком, вот и изнежила…» Эх, будь это сын, он бы его иначе воспитал…
Совсем испортилось у старика настроение. Он судорожно глотнул, начал нервно потирать подбородок. И воочию привиделась вдруг покойная жена, чернявая, полненькая, всегда безответная, нрава кроткого. Она протягивала поварешку с горячим чаем и, блестя влажным взором, говорила: «Давай добавлю, старина… Ох, беда, как ты у меня любишь почаевничать». Она смотрит на него своими черными глазами, из которых в любой миг были готовы покатиться слезы.
«Ничего, ничего, я сам подолью, — сам того не замечая, прошептал вслух старик Бизья, вздрогнул, сухо откашлялся и, невольно подумал: — Бедняжка, не ценил я тебя».
Бурзэма была их единственным чадом, но после смерти матери она ни разу не посетила отца. Охладела, что ли к нему? Но причин к тому вроде не должно быть. И обижаться ей не на что. Ведь старик Бизья ни в чем её не обидел — ни в еде, ни в одежде, помог закончить десять классов. Одно дело растить сыновей, а другое — дочерей. Выйдет замуж — и, глядишь, у нее уже своя семья, дети, а ты ей вроде бы и ни к чему.
«Но, Бурзэма, не хуже других ты сейчас живешь, и образование у тебя есть, ну и живи теперь своим умом», — однажды посетовал Бизья своей дочери. — «Я бы хотела поступить учиться в пединститут, помогите мне, отец», — просила Бурзэма. «Я тебя растил до семнадцати лет, выучил, теперь пора тебе начать работать. Сколько, ты думаешь, получают те, кто кончал всякие институты? Всего лишь рублей сто. А чабан, доярка, у кого всего лишь два класса образования? Несколько сотен! И к тому же ордена и медали имеют! Самые почетные люди!»