— А может, Кавалеру тогда удастся взглянуть на его Везувий, — весело сказал герой. — Уверен, что он скучает без своего вулкана.
Кавалерша же подумала, что ей смотреть вдаль вовсе ни к чему, Все, что ей хочется видеть, — вот оно тут, рядом.
Каким же образом не один, а сразу двое мужчин оказались очарованными, ослепленными любовью к ней? Что же они, выходит, оба не видели, насколько она невоспитанна и вульгарна, не замечали ее неприличных, даже постыдных манер?
Казалось, герой совсем потерял голову, Кавалер выглядел удрученным и пассивным, а она — лихорадочно возбужденной, всячески выставляющей себя напоказ. Прежде, в Неаполе, супруга британского посланника не очень-то была расположена к танцам (особенно к народным танцам эротического толка) в своем отработанном репертуаре пластических поз и живых статуй. А здесь, в Палермо, она частенько танцевала перед гостями тарантеллу. Их знакомым сицилийцам такие танцы с тамбуриной в руке, с притоптываниями и вихревыми кружениями представлялись всего лишь странными, но ничуть не вульгарными. Так танцевали, по их мнению, все неаполитанцы. Но англичанам — беженцам из Неаполя и другим, попавшим сюда разными путями лицам, вроде лорда Минто, возвращающегося с Мальты в Англию, или лорда Элджина, назначенного в Турцию британским послом, — ее танцы, да и вообще все поведение Кавалерши, казались в высшей мере непристойными и вульгарными, хоть они и вежливо аплодировали на ее представлениях.
Одевалась она, и конечно, об этом судачили, чересчур ярко и показушно, смеялась слишком громко, болтала без умолку. Эмма и впрямь не собиралась придерживаться тех манер, которые ее окружение считало элегантными. И не только потому, что по натуре своей была словоохотливой непоседой, но и потому, что думала, будто все ждут от нее каких-то слов, а искусство высказываться сдержанно было так же чуждо ей, как и умение держать в узде свои чувства. Она занималась настоящим самолюбованием или восхвалением мужа и их общего друга.
Само собой разумеется, что и герой все время восхвалял ее, да к тому же с явным перехлестом. Лучшая артистка века. Величайшая певица в Европе. Самая умная из всех женщин. И наиболее самоотверженная. Безукоризненная, без единого темного пятнышка. Так он о ней отзывался. И как бы адмирал и Кавалерша ни хвалили друг друга, ее, как женщину, все же осуждали резче и строже. Это она соблазнила его, сплетничали великосветские дамы (и оба они согласились с таким утверждением); это ее непрестанные комплименты растопили его сердце и сделали рабом ее прихотей. Ладно бы осталась все той же известной красавицей, какой была десять лет назад, тогда заслуживающая сожаления страстная любовь героя была бы понятной. Но быть теперь у ног этой…
Слава его постепенно меркла, а сплетни о дурном поведении жены Кавалера ширились. Но больше всего ей пеняли за нежелание выполнять то, что считается самым что ни на есть женским делом: беречь и надлежащим образом холить свое тело, которое стало, увы, далеко не девичьим. Приезжие иностранцы сплетничали, что Кавалерша продолжает прибавлять в весе; большинство соглашались, что она полностью утратила свой шарм, и лишь немногие утверждали, будто у нее по-прежнему очаровательная головка. Благородному человеку не следовало быть худым, и хотя еще оставалось несколько десятилетий до того времени, когда романтики возведут культ худощавых и стройных и этого эталона станут придерживаться как женщины, так и мужчины, ощущая в случае неудачи чувство вины, жене Кавалера не делали снисхождения за ее полноту.
Почему-то считается, что вульгарные личности лишены самоконтроля, ибо если они поглядели бы на себя со стороны, то немедленно перестали бы быть вульгарными, изменили манеру разговора, сделались бы более сдержанными, элегантными, умеренными в еде. Вполне возможно, что вульгарность — одна из немногих черт, поощряемых снобами, но попробуйте оказаться на месте прощающего, попытайтесь поговорить с доброжелательно настроенным, самоуверенным, зрелым человеком низкого происхождения — и тогда посмотрим, какого вы добьетесь результата. (Кавалер пытался было, но уже давно поставил на этом крест, он просто любил ее.)
Итак, считалось, будто она не задумывалась о том, что толстеет, но так или иначе, ее платья приходилось через каждые несколько месяцев распускать или даже вставлять клинья. Теперь такая работа занимала немало времени и сил у ее дорогой матушки, которой без устали помогала Фатима. И как только Кавалерша ухитрялась не обращать на это внимания! Если же она переодевалась, то словно хотела сказать: ну что вы все смотрите на меня, поглядите лучше на мое новое платье, на мой пояс с кисточками, на мою шляпку со страусовыми перьями. Такая тактика держаться в тени никак не согласовывалась с поведением великого коллекционера и была гораздо менее действенной. И тем не менее ее клеветники и недруги держали под прицелом их обоих.