В прошлом году в Неаполе Эмма нередко заходила днем в собор святого Доменико Маджорского и делала вид, будто интересуется надписями на древних гробницах неаполитанской знати, а сама внимательно смотрела на молящихся и представляла, как на них нисходит благодать, когда она благословляет их. Теперь ей хотелось защищать, но не этих людей. У героя в области сердца возникли боли, тупые и тягучие, среди ночи, во сне он так жалобно постанывал, что у лежавшей рядом супруги Кавалера душа разрывалась на части. Она принялась молча молиться за его здравие — в детстве Эмма никогда не ходила в англиканские церкви, но в Неаполе ей приходилось не раз бывать в местных католических храмах, и образ Пресвятой Мадонны частенько мерещился ей. Лежа рядом с героем и прислушиваясь к звону корабельной рынды, отбивающей склянки, она все больше склонялась к мысли, что если она снова помолится перед статуей Пресвятой девы Марии, то ее молитва непременно будет услышана на небесах. Сама Кавалерша в защите не нуждалась, но ей хотелось защитить любимого человека. Она так желала, чтобы боли у него прошли.
Эмма подошла к боковому алтарю, поставила цветы в разукрашенную позолоченную вазу у ног Мадонны, зажгла пучок свечей, преклонила колени и пылко забормотала перед статуей молитвы. Кончив молиться, поднялась и, когда заглянула в нарисованные голубые глаза Мадонны, ей показалось, что увидела в них сострадание. Как же она тогда оживилась. «Да что я, дура такая», — подумала Эмма, но сразу испугалась, что Мадонна могла подслушать ее мысли, и, чтобы задобрить ее, положила в вельветовую копилку около вазы с цветами приличную сумму денег.
Хотя к супруге Кавалера никто не подходил, у нее тем не менее возникло ощущение, что за ней следят. Обернувшись и увидев около колонны широкоплечего мужчину с чувственным ртом, она сразу опознала его, но тот вроде бы даже не смотрел в ее сторону. Может, он хочет, чтобы она сама подошла к нему.
Когда Эмма приблизилась, мужчина поклонился с улыбкой и сказал, что для него большая неожиданность повстречать ее. Правда, он не добавил: повстречать здесь. Конечно же, эта встреча не была для него нечаянной. О намерении супруги Кавалера тайком прогуляться по городу барона Скарпиа информировал его осведомитель на «Фудроинте». Когда женщина высаживалась на берег, он в это время находился в порту и, увидев ее, проследил за Кавалершей до церкви. Хотя ей, видимо, и не понравилось, что Скарпиа был не в своей обычной скромной черной одежде, а вырядился, словно благородный дворянин, он тем не менее не смутился. Барон отметил про себя, насколько изменился облик этой женщины, когда-то изумительной красавицы, сумевшей вскружить голову легковерному английскому адмиралу. В Палермо, должно быть, немало всякой выпивки и вкусной еды, раз она так пополнела. И все же ее лицо и ножки по-прежнему остались прекрасными.
— Храбрость миледи достойна всяческого восхищения, — произнес Скарпиа. — В городе пока еще неспокойно.
— Здесь я чувствую себя в безопасности, — ответила она. — Люблю посещать церкви.
И Скарпиа тоже любил. Церкви напоминали ему, почему он стал католиком. И вовсе не из-за постулатов католицизма, а из-за интереса к боли, широко представленной в католической вере: целая палитра мучений святых, изощренных инквизиторских пыток и страданий обреченных.
— Не сомневаюсь, что миледи молится здесь за здравие и процветание их королевских величеств и за быстрое восстановление порядка в нашем многострадальном королевстве.
— Да, матери что-то нездоровится, — ответила Эмма, раздосадованная тем, что приходится врать.
— А не думает ли миледи зайти в свой старый дом? — поинтересовался Скарпиа.
— Разумеется, нет.
— Мне всегда не очень-то хотелось посещать эту церковь, столь милую сердцу знатных дворян. Я предпочитал молиться в своей приходской церкви на рыночной площади. Там в два часа состоится казнь.
— Церковь с черной Мадонной, — заметила Кавалерша, сделав вид, будто не поняла предложения Скарпиа.