В сентябре она начала позировать Ромнею для нового официального портрета «Первая дама посольства» — впервые не в качестве натурщицы. На заднем плане художник изобразил темный, огнедышащий Везувий, олицетворяющий Неаполь, а стало быть, и самого Кавалера, ведь ее будущий супруг именно в этом городе служит посланником. А чтобы название портрета соответствовало реальному положению дел, на третий день его написания состоялась скромная свадебная церемония. Проходила она в маленькой церквушке для избранных (церкви Святого Марилебона) в присутствии пяти родственников и друзей Кавалера и миссис Кэдоган. Приехал и Чарлз, он выглядел бледнее обычного и сидел в третьем ряду. Его мать, любимая сестра Кавалера, отказалась прибыть на церемонию. Эта свадьба не для его лондонских друзей и родственников (Кавалер не мог не заметить снисходительные усмешки), а для другой, второй жизни Кавалера (на нее было отпущено двенадцать лет, если верить пророчеству гадалки) в Неаполе. Даже красавица Эмма, которой нравилось ублажать (и делать счастливыми) других и которая считала, что ее красота никогда не померкнет, не могла обольщаться по поводу того, что родственники Кавалера одобряют их союз. Единственным, кому она, похоже, понравилась, был его безмерно богатый племянник, отличавшийся, по словам Кавалера, эксцентричностью, из-за чего другие родственники избегали общения с ним и не хотели принимать при дворе. (О чудачествах племянника Кавалер обещал ей как-нибудь рассказать.)
В силу этой причины он и стал одним из немногих сторонников их бракосочетания, хотя ранее был большим поклонником незабвенной Кэтрин. Кроме того, этот родственник, как и некоторые друзья Кавалера, в том числе Уолпол, понимал, что во имя счастья иногда приходится пренебрегать общепринятыми принципами, и не находил ничего предосудительного в том, что Кавалер нашел свое счастье в брачном союзе с молодой женщиной.
На приеме, устроенном после венчания, этот племянник, возрастом чуть постарше Эммы, был с ней особенно любезен. Он, взяв ее руки в свои и заглядывая в глаза (женщина оценила его прекрасные вьющиеся волосы, полные чувственные губы), сказал своим необычайно высоким голосом, как, дескать, рад видеть Кавалера счастливым и насколько важно в этой жизни осуществлять свои мечты. На это она вежливо и немного застенчиво ответила, что надеется на очередной приезд племянника ее мужа в Неаполь, где она будет иметь удовольствие развлекать его и поближе познакомиться с ним. Разумеется, она пригласила приехать и Чарлза, а про себя подумала: когда же ей снова придется увидеть Уильяма? Однако вслух игриво заметила: «Теперь-то вы можете сдержать свое слово и наведаться в Неаполь».
На следующий день, накануне отъезда, Эмма заручилась обещаниями некоторых друзей Кавалера приехать к ним погостить в Неаполь. При мысли о возвращении она почувствовала волнение в душе. Как все же странно, что она, будучи в то время наивной, неискушенной в житейских делах девушкой (несмотря на все удары судьбы), уехала впервые за границу, в гости к дяде своего любовника, и вот теперь стала светской дамой и имеет все, о чем только может мечтать женщина: мужа, блестящую жизнь, весь мир у своих ног. «О-о, пожалуйста, приезжайте и убедитесь сами».
Не успели они пересечь Ла-Манш, как ее лондонские чувства и переживания почти сразу же испарились: желание объять всех своим счастьем, разделить свой триумф, а также многообещающие прореспубликанские симпатии, порожденные вдохновленными рассказами мистера Ромнея. Дело в том, что во время остановки в Париже молодая супруга Кавалера была неожиданно удостоена чести быть представленной Марии Антуанетте, и та передала письмо, адресованное родной сестре в Неаполь. При встрече Эмма моментально переметнулась из республиканского лагеря в монархический и с благоговением повезла письмо своей дорогой королеве.