Но он понимал также, что такое трусость: члены экипажа «Тоннана», видя, что голова их командира замолкла, вывели корабль из боя и спустя два дня сдались на милость англичан-победителей. А разве у героя нет цели напугать врагов и заставить их дрожать от страха?
Герой терпелив и неприхотлив. Но он также не скрывает своего стремления к славе. Он был сыном простого сельского пастора, мать у него умерла, когда ему исполнилось всего девять лет. В двенадцать уже ушел юнгой в море; образцы благородного героизма он черпал из книг; ему нравилось цитировать Шекспира, себя же видел в образе Сорвиголовы, но без жалкого конца этого героя, а храбрым, пылким, отзывчивым… и, следовательно, страстно жаждущим почестей и уважения. Он не считал себя легковерным и тщеславным, уважал доблесть, стойкость, великодушие, откровенность. Он хотел самоутвердиться, испытать свои силы и не позволять опускаться. Затем задумал стать героем, заслужить похвалу, награды, войти в историю. Он мечтал, чтобы рисовали для потомков его портреты, отливали бюсты, высекали статуи и устанавливали их на пьедесталах или даже на самом верху высокой колонны посреди оживленной городской площади.
Он хотел немного подрасти, и ему нравилось носить военно-морскую форму. В Англии у него осталась жена. Он женился на вдове по любви и считал себя преданным ей до конца. Последний раз он виделся с ней год назад, когда приезжал домой поправить здоровье после кое-как проведенной ампутации руки. Он восхищался гордым характером Фанни, ее умением изящно одеваться и считал, что, выйдя за него замуж, она тем самым оказала ему великую честь. Своего пасынка Джозию, единственного ребенка супруги от первого брака, адмирал взял с собой в море и каждую неделю извещал ее об успехах и поступках мальчика. Иметь собственных детей он уже не рассчитывал. Продолжение своего рода виделось ему в славе.
Уже через два дня после ампутации руки он принялся учиться быстро и разборчиво писать левой рукой, и хотя ему было трудно следить за каракулями, которые выходили из-под пера, все же возникало чувство, будто письма и военные донесения пишет кто-то другой.
Он не желал признавать себя инвалидом или даже человеком со слабым здоровьем и никогда не ощущал себя ущербным, — ни тогда, когда плавал в море, ни тогда, когда его оперировали без обезболивания. И не чувствовал себя больным, вероятно, потому, что еще никто не утешал его и не обращался с ним, как со страдающим человеком. Будучи мальчиком, он во всеуслышание объявил, дескать, не желает, чтобы с ним вели себя как с ребенком, что он достаточно силен и никому не стоит проявлять о нем заботу; и с тех пор его отец, братья, сестры и жена обращались с ним так, как он велел. Люди хотели верить в него — звезда должна обладать этим качеством.
Он пытался отказаться от гостеприимства Кавалера и его жены и думал поселиться в гостинице, но те и слушать не желали. Его уложили в постель в лучших апартаментах на верхнем этаже резиденции британского посланника. Он умолял супругу Кавалера не суетиться и не беспокоиться насчет его здоровья. Все, что ему нужно, это немного побыть одному, и он быстро встанет на ноги.
Дом Кавалера был довольно просторным, как это принято в Италии, его обслуживали гораздо больше слуг, чем в английских особняках таких же размеров, поскольку считалось, что это отсталая страна. Но Кавалерша все равно потребовала дополнительной прислуги для ухода за больным героем и даже привлекла к этому свою мать.
Только его уложили в постель, он сразу же потерял сознание, а пришел в себя от такого знакомого в детстве простецкого деревенского говора сиделки миссис Кэдоган: «А таперича не боись, я те больната не сделаю, позволька уже приподнять немного плечико-то». Ему вспомнилось, как его жена передвигалась и морщилась всякий раз, когда перевязывала ему руку, как ее шокировал вид кровоточащего обрубка. Тем временем супруга Кавалера широко распахнула окно и стала рассказывать ему про изумительный вид на залив и на остров Капри и про курящуюся вдалеке гору, которая, как адмирал знал, представляла для Кавалера особый интерес. Сообщила она и дворцовые сплетни. Затем спела. И коснулась его плеча. После этого остригла ему ногти на уцелевшей руке и протерла рану на лбу свежим молоком. Когда женщина наклонялась, чтобы промыть и подровнять его волосы, он уловил запах, исходящий от ее подмышек, похожий на запах апельсинов или, скорее, лилий. Он прикрыл глаза и дышал через нос.