С небольшой свитой Симолин покинул Яссы и 13 апреля встретился с Абдул-Керим-эфенди в Журже.
Март — апрель 1772 г.
— Теперь дело нашего примирения с Портой взяло кратчайшую дорогу! — радостно воскликнула Екатерина, прочитав реляцию Румянцева о грядущем начале переговоров с турками. — Мы этой дороги не только давно желали, но и направляли к её одержанию все наши политические меры и подвиги.
Впрочем, от её внимательного взгляда не ускользнула некоторая озабоченность фельдмаршала встречными турецкими запросами: о продлении перемирия на три месяца в случае разрыва мирного конгресса и о ручательстве за это перемирие посредствующих дворов. (О последнем особенно заботились послы Цегелин и Тугут, также приславшие свои письма Румянцеву и явно опасавшиеся чрезмерно выгодных условий, на которых мог быть подписан мир, что привело бы к значительному усилению роли России в европейской политике).
Прежде чем ответить Румянцеву, ожидавшему необходимых инструкций, Екатерина решила переговорить с Чернышёвым и Паниным.
Вице-президент Военной коллегии Захар Григорьевич Чернышёв не скрывал своего недовольства:
— Не боясь вызвать гнев вашего величества, я должен чистосердечно сказать, что сколь ревностно и горячо ни желали бы мы видеть для пользы и облегчения нашего конец военным бедствиям, столь же считаем себя обязанными — перед Богом! перед светом! перед Россией! пойти на мир не иначе как славный, общий нашей обиде удовлетворительный и на будущее прочный. А посему смею настаивать: нам никак нельзя согласиться на продолжение перемирия на упомянутые три месяца.
— В чём основа такой категоричности, граф? — спросила Екатерина, отметив про себя редкую для Чернышёва непреклонную решительность.
— Такой уступкой туркам мы безвозвратно потеряем всю кампанию нынешнего года, а с ней и сильнейшее побуждение Порты к миру. Ещё одна-две крупные виктории, и турки не будут столь привередливы — примут мир на наших кондициях.
— Война для казны и для народа становится чрезмерно тягостной, — заметила Екатерина.
— На одну кампанию силы и средства найдутся. А более не потребуется!..
Никита Иванович Панин тоже был резок в суждениях. Но говорил о политической стороне дела:
— Домогательства турок о ручательстве посредствующих дворов есть плод их собственного с вероломием соединённого невежества. Таковое условие не может быть принято нашей стороной! И тем более внесено в заключительную конвенцию.
— Я тоже не желаю позволить Пруссии и Австрии вмешиваться в трактование мирных кондиций, — сказала Екатерина. — Но как поступить, чтобы не внести раздоры в только открывающееся дело?
Панин, с присущей ему политической изворотливостью, нашёл выход.
— Я полагаю, ваше величество, — сказал он, — нам не стоит противиться, чтобы посредствующие дворы удовлетворили буйство наших неприятелей какой-либо с их стороны согласной приманкой... Но сами собой!.. Без нашего в том участия и обязательства...
Беседы с Чернышёвым и Паниным, собственные размышления побудили Екатерину изменить в условиях перемирия и пункт о кораблеплавании в Чёрном море. (Принятие этого пункта лишало Россию возможности охранять Крымское побережье крейсированием флотилии Синявина). Она боялась, что турки могут — вопреки договорённости! — внезапно высадить крупный десант в Крыму и блокировать русские гарнизоны. В этом случае татары, несомненно, с охотой вернулись бы под покровительство Порты — и полуостров для России был бы потерян.
В подписанном 2 апреля рескрипте Екатерина повелела Румянцеву:
«Употребить попечение к преложению пункта учинённых с нашей стороны предложений относительно до Чёрного моря таким образом, чтобы обеих сторон военные и другие суда имели полную свободу ходить и плавать при берегах, оружию каждой части подвластных и между оными до крайнего со своей стороны устья Дуная».
При этом плавание турок к Очакову запрещалось. Но с оговоркой: если комиссар будет упрямиться — согласиться на оное, обязательно выговорив российским судам «безвредное плаванье» к берегам Бессарабии.
Апрель — май 1772 г.