«Генерал-поручик князь Василий Михайлович Долгоруков, в генерал-аншефы...»
...К Долгорукову в армии относились по-разному: солдатам и многим офицерам, тянувшим лямку невзгод и лишений, неизбежных в походной армейской жизни, он нравился своим простым, грубоватым нравом; генералы и штаб-офицеры, из тех, кто был особенно щепетилен в вопросах чести и этикета, считали, что мужичьи повадки унижают достоинство князя и генерала. В Долгорукове удивительным образом смешались породистость старинного княжеского рода с разящим невежеством и малограмотностью.
Назначение командующим Второй армией Василий Михайлович воспринял как должное, с сознанием наконец-то свершившейся справедливости. В своё время замена Румянцева Петром Паниным больно ударила по самолюбию князя. Когда-то они вместе брали Перекоп, генерал-майорами состояли при Санкт-Петербургской дивизии; Долгорукова на два года раньше произвели в генерал-поручики, а в итоге Панин не только догнал его в чине, но и обошёл по службе. Этого Василий Михайлович вынести не мог — подал Екатерине прошение об увольнении из армии.
— Никишка, братец его, всё обставил, — жаловался он потом, уже будучи дома, княгине Анастасии Васильевне. — Петька-то ни доблестью никогда не отличался, ни умением... Интриган!
— Не беда, Василь Михалыч, — утешала его дородная супруга, поджимая губы. — Бог всё видит! Придёт и твой час — в ножки поклонются.
— От них дождёшься, — досадливо махал рукой князь...
Появившийся внезапно курьер из Военной коллегии взбудоражил всю семью. А когда Долгорукову прочитали содержание пакета о срочном вызове в Совет, он гордо посмотрел вокруг:
— Ну-у, а я что говорил?.. Не верили?.. Вот и пришёл мой час!
За ужином радостный князь выпил водки и, размахивая вилкой, на зубьях которой крепко сидел сморщенный в пупырышках солёный огурчик, роняя капли рассола на белоснежную голландскую скатерть, хвалил домочадцам государыню:
— Не забыла матушка-кормилица!.. Призвала!
Утром 22 декабря, затянутый в сверкающий золотым шитьём генеральский мундир, красный от волнения, Долгоруков был введён в зал заседаний Совета.
Захар Чернышёв — Екатерина отсутствовала на заседании — важно объявил высочайшую волю и коротко пересказал рескрипт.
— Есть довольные причины думать, — говорил Чернышёв, благосклонно поглядывая на князя, — что крымцы внутренно желают составить с кочующими ордами общее дело в пользу своей вольности и независимости. Но по сие время, будучи окружённые турецкими гарнизонами, не смели на то поступить. Можно полагать, что их опасение продолжится до того дня, покамест не увидят они в самом Крыму наших войск, которые бы им безопасность доставили и наперёд могли служить охранением и защитой. Во способствование сему вероятному предположению, выгодному и важному для истинного и непременного интереса России, и в устрашение и поучение крымцам, чтоб они турецкого подданства держаться не возжелали, её величество определяет вверенную вам армию к действиям на Крым... Татар, кои вам в походе препятствовать станут, — без жалости бить и к смерти определять. Прочих, что останутся в покое и приступят к покровительству России, по примеру ногайских орд публично отвергнув себя от турецкого ига, приласкать и обнадёжить... Что касаемо typo к, то вам надлежит доблестным оружием её величества отобрать занятые их гарнизонами крепости и получить через оные твёрдую ногу в Крымском полуострове. Сие особливо важно, ибо в постановленном плане освобождения татар от турецкого властительства полагается за основание достать империи гавань на Чёрном море и укреплённый город для всегдашней с Крымом коммуникации и охранения от возможного нашествия турок, кои беспременно захотят опять завладеть полуостровом.
Выдержав многозначительную паузу, Чернышёв закончил высокопарно:
— Её императорское величество питает надежду и уверенность, что под вашим предводительством армия умножит славу её оружия покорением Крыма!
Долгоруков на негнущихся ногах сделал несколько шагов вперёд, принял из рук графа высочайший рескрипт.
— Подробные инструкции, князь, получите позже. Сейчас же мы можем обсудить прочие вопросы, ежели таковые у вас имеются.
Долгоруков, дрогнув двойным подбородком, сглотнул слюну и сказал скованно, просяще:
— Смею тешить себя доверенностью Совета о препоручении мне не токмо армии, но и негоциации с крымцами.