Сначала Николай терялся на уроках Ливанова, не поспевая за ходом мысли учителя. Он не мог и предположить, что живой мир так подвластен математическому анализу, что скрытая в мире бездна тайных свойств с необыкновенной легкостью вскрывается при помощи простых коротких формул. Ни одно правило не оставлял учитель, не подведя под него примера из инженерной практики. Неведомой свободой одаривал учитель, раскрывая средства и приемы, с помощью которых можно переделывать лицо земли.
Случалось, Ливанов рассказывал и о другой математике, которую он называл «математикой более высокой», чем высшая». Эта наука так далеко перешагнула физические возможности человека, что люди могут лишь догадываться о ее будущей роли в своей жизни. Все науки обречены на вечную погоню за приближением к строгой логике математических постулатов. И даже физика, которая дала жизнь всему естествознанию, и та вынуждена теперь тянуться за математикой. «Эту математику в наше время мы пока не можем приложить даже к звездам»— так говорил Ливанов.
С большим и грустным чувством учитель добавлял к своим тайным мыслям: «Одна лишь музыка могла бы сообщить всему думающему миру о будущем месте математики в человеческой истории, если бы музыка овладела созвучным с математикой языком».
Эти мысли удивляли Никитина, настораживали, пугали недоступностью. Математика влекла его прежде всего своей вещественностью. Совсем немыслимой казалась ему духовность математики, ее способность порождать идеи, с помощью которых, по словам Ливанова, человек получит возможность расширить степень своей свободы, избавиться от тягот, унижающих достоинство.
Николай сожалел, что у него нет портрета Ливанова. Хотелось вспомнить, как красивый и рослый, подчеркнуто педантичный и язвительно вежливый учитель стремительно входит в класс, здоровается кивком лобастой головы, тыльной стороной ладони трогает аккуратно постриженную бороду и объявляет новую тему, будто отдает боевой приказ…
Когда в школе прозвенел последний звонок, Ливанов резко поклонился классу и отчеканил: «Честь имею!»
Стоя на палубе парохода, Николай пытался представить свое близкое будущее, но не мог различить даже приблизительных его очертаний. В кармане пиджака под булавкой вместе с путевкой в Томский технологический институт лежала «Характеристика-рекомендация», на которой вместе с подписью заведующего школой стояла подпись: «А. Ливанов». В характеристике значилось:
«Рекомендуя окончившего в истекшем 1924/25 учебном году полный курс Ново-Николаевской девятигрупповой 12-й Совшколы имени профессора Тимирязева Никитина Николая, как вполне достойного для поступления в вуз, школьный совет означенной школы руководился теми соображениями, что за все время пребывания в школе Никитин проявил себя как даровитый и настойчивый в достижении поставленной себе цели ученик. Легко справляясь в силу своих больших способностей с прорабатываемым курсом, Никитин не довольствовался этим и много и упорно работал над самообразованием.
Большая добросовестность в работе, вдумчивость, настойчивость и ясность мысли всегда отличали Никитина среди его товарищей.
Легко откликающийся на общественное дело, с большими навыками, с богатым запасом знаний и способностью к анализу, Никитин является вполне отвечающим требованиям, предъявляемым к поступающим в вуз».
В ДЕБРЯХ НАУКИ
Неожиданно теплая осень выдалась в Центральной Сибири в 1925 году. Прошедшие в июле дожди напитали деревья и траву, и теперь, в самом конце августа, зелень не хотела поддаваться тлению.
Впервые ступив на томскую землю, Николай отправился искать свой институт. Добрые люди показали ему дорогу. Он шел словно бы на ощупь мимо кварталов взбирающихся вверх деревянных и каменных низкорослых домов. Здание института встало перед ним во всей своей красе. Он невольно замедлил шаг: высокие купы деревьев окружили величественный фасад гордого здания. В Новосибирске Николай видел немало красивых зданий, но это несло на своем ордере гармоничную строгость и грациозность, вызывающие торжественные чувства.
Пропустив громыхающую по мостовой телегу, Никитин перешел на институтскую сторону. На волнение и робость, охватившие было его, он быстро нашел управу и решительно потянул на себя массивную дверь. В канцелярии института толпились первокурсники — предстояло распределение по отделениям и факультетам. Он встал в очередь и начал прислушиваться к разговорам вокруг него. Многие приехали в институт с родителями, которые волновались больше своих детей. Очередь едва подвигалась, ходили слухи, что большая часть факультетов уже заполнена. Когда Николай наконец приблизился к дверям, примечательным своей старинной табличкой — «Ректоръ», он уже был уверен, что на облюбованный им факультет ему ни за что не попасть.
На возвышении за широким столом сидела распределительная комиссия из пяти человек. Профессора глядели перед собой с усталым пренебрежением, и Николаю показалось, что они давно решили его судьбу.
— Позвольте ваши документы! — услышал он откуда-то сбоку. За маленькой конторкой сидел секретарь, который протянул к нему руку и придавил грудью ворох бумаг. Секретарь наскоро просмотрел документы Николая, сделал на них какие-то пометки и передал председателю комиссии, который больше походил на цехового мастера, чем на ученого. Председатель поднял на лоб очки в оловянной оправе и, сощурив глаза, стал изучать документы один за другим. Поизучав, передавал соседям. Расставшись с последней бумагой, председатель снова опустил на нос очки.
— Итак, молодой человек, чего вы хотите от жизни сей?
— Если можно, то я бы хотел стать специалистом в области механики.
— Помилуйте, зачем это вам? — притворно удивился председатель.
Николай чуть было не растерялся. Помолчав, он упрямо произнес:
— Чтобы стать специалистом в области механики.
— Настойчивость похвальна… Эта специальность интересная, согласен. Инженеры ею гордятся. Но я все же хочу узнать, зачем она вам? Что вы с помощью этой специальности намерены сделать?
— Строить корабли, летательные аппараты, да мало ли у механики дел? Если у вас есть сомнения — испытайте меня.
— Скажите, как вас?.. Да, Никитин… скажите, вы получили бы чувство удовлетворения, если бы построили не какой-нибудь невиданный снаряд для запуска в неземное пространство, а обыкновенный добротный дом? Не все человечество облагодетельствовать сразу, а несколько десятков жильцов, которые всю жизнь будут вам признательны, если вы дадите им кров?
Николай, сдвинув брови, сердито сказал:
— Значит, у меня нет выбора, кроме строительного факультета?
— Это не совсем так, по механико-математический факультет укомплектован. Вы вправе выбрать любой другой.
— В таком случае, мне безразлично. Зачисляйте, куда хотите.
— А если мы вам предложим канализацию и очистные сооружения?..
— Я постараюсь учиться добросовестно.
— Хорошо, ступайте, мы подумаем над вашей судьбой.
Из института Николай повернул обратно на пристань. Он вышел к грузовому причалу и сел на берегу на траву. На причале горланили крючники, подгоняя и торопя друг друга. Громче других звучал голос коротконогого крепыша, который стоял на верхней палубе, заваленной мешками и корзинами, и без конца орал на снующих туда и сюда грузчиков, успевая железной лапкой цеплять и укладывать тяжести на взмокшие спины. Люди приседали под грузом, охали и, словно боясь уронить мешок, не донеся его до склада, бежали один за другим вприсядку, по-медвежьи, громко топая сапогами по крепким трапам. Сбросив мешок, грузчик кряхтел и принимался благим матом орать, поторапливая бегущего впереди соседа. Но крики помогали мало, скорее наоборот. На том трапе, по которому сбегали они с грузом, было больше порядку, там они не сталкивались, а кричать друг на друга не могли — духу, видно, хватало лишь тащить. Зато налегке грузчики натыкались друг на друга, толкались и бранились, но беззлобно. Можно было подумать, что они выдумали для себя развлечение. Один лишь крючник, стоявший на лапке, относился к ругани всерьез. Увлеченный собственной бранью, он замахнулся железной лапкой на недостаточно, по его мнению, расторопного биндюжника… Это произошло, наверное, в одну секунду — горластый крючник взлетел на воздух и, описав над палубой дугу, с душераздирающим воплем шлепнулся в воду. Оглядев притихших своих собратьев, дюжий биндюжник сокрушенно сказал: