Вскоре судьба снова улыбнулась им: в городе появился человек с удивительно соответствующей ему фамилией — Книжник, которому суждено было отставить яркий след в судьбе Николая Никитина.
С первого взгляда видна была полная непричастность Книжника к заскорузлому ишимскому быту и к самим ишимцам. Город был ему чужим, как и он городу. Городские интеллигенты с презрением отворачивались от него, почитая за босяка, а простой народ посмеивался над ним. Свернутые в трубочку журналы распирали карманы его выношенного до крайней степени пальто. Какая-нибудь книга обязательно была у него в руке, и, когда приходилось что-нибудь делать, он не знал куда ее девать. Звали его Константин Авельянович, но имя это почему-то сразу все забывали и звали его только по фамилии, которая всем казалась метким прозвищем.
Ни в одном доме он подолгу не уживался, хотя был чистоплотен и мягок в обращении. Чем бы ни пытался он услужить людям: наколоть ли дров, воды ли наносить, он либо топорище сломает, либо ведро в колодце утопит. Лишь у Никитиных прижился он, взяв на себя заботу подготовить Колю в гимназию.
Вид у него был самый простецкий, хотя и носил он востренькую интеллигентскую бородку. После каторги, которую он отбыл по большому сроку в Петровском заводе за Алтаем, определили ему местом поселения Ишим, где у него не было ни знакомых, ни родственников. Трудно было поверить, что этот человек когда-то был молод, остроумен, красив. Осудили его еще в прошлом веке, едва закончил он Императорский университет в Петербурге и готовился защитить степень. Невеста, с фотографией которой он не расставался, давно о нем забыла. Эта карточка была единственной связью с прошлой жизнью и с прежним миром, куда он потерял всякую надежду вернуться.
Никитины часто привечали таких людей, вводили в свой дом, легко сживались с ними. Возле их очага люди с изломанной судьбой отогревались, мягчали душой. Оттаяв, шли своей дорогой дальше. Книжнику идти было некуда. Он благодарен был за то, что у Никитиных никто не лез к нему с состраданием, не ворошил его прошлое. Отгородясь от жестокости жизни равнодушной улыбкой, он пребывал в иных, недоступных ишимцам сферах и редко спускался на землю.
Без всяких усилий приворожил он к себе сердце мальчика, проявляя ко всем его делам неподдельную заинтересованность.
На самом деле не столько он был нужен мальчику, сколько мальчик нужен был ему, потому что взрослым людям мир Книжника был недоступен, а для него одного этот мир был слишком велик. Они потянулись друг к другу и крепко привязались.
Однажды Василий Васильевич и Книжник отправились на аукцион и купили там целую библиотеку — три связки популярных брошюр и книжек. Для Ишима это была редкая удача. Разбирая библиотеку, Книжник счастливо смеялся и вскрикивал. Сказки русские и немецкие, арабские и китайские надолго завладели воображением и мальчика, и его учителя. Вслед за сказками они переключили внимание на стопку книжек с именами вместо названий: «Микеланджело», «Рафаэль», «Гуттенберг — отец книгопечатания», «Уатт — отец локомобиля», «Фултон — изобретатель парохода». Игра в великих людей долго была их главным развлечением, пока ей на смену не пришла чудодейственная книжка с неброским названием — «Химия обыденной жизни». Коле еще не попадалось таких книг, где на каждой странице было бы сразу по нескольку открытий. Разве не удивительно, что обыкновенная сырая вода, способная загасить любое пламя, получается из невидимых газов — водорода и кислорода, причем водород прекрасно горит, а кислород поддерживает его горение! Медь и золото, железо и серебро — металлы-родственники. Железо и медь приносят людям намного больше пользы, чем кичливые своим блеском благородные серебро и золото. Привычная соль, которой Коля посыпает кусок хлеба, чтобы угостить хозяйскую лошадь, состоит из таинственных хлора и натрия. К самым ядовитым веществам на земле относятся серная и почему-то соляная кислота, которую мама разводит для Коли в стакане, едва у него разболится живот. Книжка полна фантастических волшебных событий: «Расстроенный неудачными опытами, он бросил полученный сплав в пруд, закурил и спичку бросил туда же. Пруд вспыхнул!» Это было первое ацетиленовое пламя. Чем дальше погружался мальчик в эту книжку, тем интереснее становился окружающий его мир. Из куска малахита, что красивой безделушкой лежит на папином столе, оказывается, можно добыть медь. Ту самую медь, из которой сделаны самовар и таз для варки варенья. Казалось, богаче этой книжки ничего на земле нет. Но Книжник сберегал до времени главные открытия детства, к которым постепенно подводил своего ученика.
Удивительный мир открылся им, когда принялись они за «Таинственный остров» Жюля Верна. Потрепанную книжку они по очереди читают друг дружке вслух, постоянно возвращаются назад, радуясь успехам изобретательных колонистов. Из галереи героев этой книги мальчик больше всех полюбил матроса Пенкрофа, так искрение умеющего восхищаться своими умными друзьями. Когда книжка кончилась, появилось ощущение, что утеряно нечто бесконечно дорогое, без чего дальнейшая жизнь сильно потускнеет. Книжник видел, как загрустил Коля, и спустя несколько дней принес неведомо откуда совсем уж ветхую книгу, которую пришлось завернуть в тряпицу, чтобы она не рассыпалась. Оказалось, что у «Таинственного острова» есть не продолжение, а начало — «20 тысяч лье под водой». Нельзя сказать, что эта книжка полюбилась мальчику больше предыдущей, она просто ошеломила его.
Жюль Верн помог им изобрести игру, в которой не было никаких правил: разрешалось рисовать и чертить, рассказывать и даже петь, если не хватало слов, чтобы выразить свои мысли и настроения. Восторженный мальчик и его учитель рисовали долгими сибирскими вечерами глубоководные корабли, способные вместить тысячи людей, возводили воздушные замки и целые города, в которых бескорыстные счастливые люди щедро дарят друг другу высшие плоды своего труда и разума.
Утром 2 августа 1914 года пришел почтальон в форменной фуражке и, войдя в папин кабинет (отгороженный шкафом угол большой комнаты), то ли радостно, то ли с иронией провозгласил: «С войной вас, Василий Васильевич! А то засиделось без дела доблестное воинство… Не угодно ли вам карту европейских держав купить? Новая. Специально для вас приберег».
С тех пор на задней стенке книжного шкафа висела склеенная из двух листов карта Европы и Азии. Часть Азии с Сахалином и Японией залезла на торцовую стенку шкафа. Половину карты занимала зеленая Российская империя. В самую середину Европы были вкраплены верескового цвета Австро-Венгрия и серая Германия — наши враги. Коля долго не мог понять, как такие маленькие «блошки» осмеливаются грызть наше огромное зеленое поле.
Спустя несколько недель после объявления войны за Книжником пришли жандармы и «исходя из положения военного времени» заявили, что амнистия, по которой весной 1913 года освободили Книжника, недействительна. Ему предписывалось отправиться на принудительные работы «впредь до скорой победы».
Когда на следующее утро мальчик спросил отца, куда подевался Книжник, отец ответил, что Книжника увели жандармы и где теперь искать его, он не знает. На все мольбы мальчика вернуть своего друга домой отец лишь виновато улыбался и отводил глаза.
Теперь целыми днями мальчик сидел в спальне или потерянно бродил по дому. Улица не манила его, книги опостылели. Мама удивлялась: до чего повзрослила мальчика его утрата! Чтобы как-то отвлечь его, она придумала ему дело в павильоне — промывать фотографии в большой цинковой ванне, а потом накатывать их на стекло, чтобы карточки ровно подсыхали и давали глянец.
С первым снегом в Ишим пригнали большую толпу пленных, а уже через неделю венгры, чехи и словаки ходили по подворьям и предлагали даровую работу за кусок хлеба. Городские обыватели восприняли это как знак близкой победы.
Фотография Никитиных работала теперь без выходных и перерывов. Офицеры, солдаты, призывники, резервисты, их невесты и случайные подруги торопились запечатлеть свой образ в минуты краткого, как бы украденного у судьбы счастья. По льготной цене фотографировались у Никитиных пленные, которым вскладчину удавалось добыть целковый для группового портрета. Их письма «с вложением фото», обогнув полсвета, иногда попадали на родину.