Старичок достал очки.
— Вижу… Вон, на волне! Она что, сумасшедшая? Ее унесет в море! Слышите? Что же вы стоите? Мужчина!..
Старичок хихикнул и пошел по берегу, в сторону дамбы. Очевидно, он хотел с высокого места наблюдать за купальщицей. Не раздумывая, побежал на дамбу и Андрей. Отсюда он принялся махать руками, звать Марию на берег. Мария подняла над головой руки, но к берегу не поплыла, а направилась в темень, в пучину. Андрей не считал себя робким человеком, но плавал неважно. А тут требовались точный расчет и акулья способность передвигаться в воде. Однако раздумывать было некогда.
Подошел к краю дамбы и упал на гребень подоспевшей волны. Некоторое время проваливался с убывающей водой вниз. Потом ударился ногами о камни и в тот же момент почувствовал, как ползет по твердому грунту; увидел вокруг себя оголенное дно: вода, шурша, убегала от дамбы. Из тьмы донесся рокот новой надвигающейся волны. Андрей сообразил, что очередной вал подхватит его и ударит о дамбу. Вспомнил, как бежала навстречу волне Мария. Тотчас вскочил и ринулся вперед. Набрал полные легкие воздуха, нырнул. Над головой с могучим шумом неслась громадная масса воды. Потом неведомая сила подхватила его и понесла в глубь моря. За одну минуту он отлетел от берега на сотню метров.
Подождал новую волну, взлетел на ее гребень и посмотрел вокруг. Марии не было. Из глубины моря донесся голос:
— Андрей Фомич!..
— Маша!..
Она подплыла к нему сбоку со стороны причала. Обняла за плечи, сказала:
— Какой же вы… Андрей Фомич!..
Волна поднесла ее близко–близко.
— Держитесь рядом, — говорила Андрею. — В момент «приземления» выставляйте вперед руки и ноги.
Поплыли к берегу.
— Приготовьтесь нырять, — скомандовала Маша.
Подошла волна, и они нырнули. Волна подняла их, понесла к пляжным грибкам.
Андрей ударился о гальку.
Маша уже стояла на берегу.
— Не ушиблись? — спросила тревожно.
— Пустяки.
Ныла грудь, горели избитые голышами ноги. Самарин сжимал холодную ладонь Марии, смотрел ей в лицо.
— Вы отчаянный, — сказала она, высвобождая руку. — Могли утонуть.
— А вы?
Маша улыбнулась и пошла к своей одежде.
4
Мария укрыла Василька одеяльцем, растворила окно. В конце аллейки у калитки почудился силуэт человека. «Самарин!» — решила она. Посмотрела вправо, влево. Нет, Самарин ушел в санаторий и теперь, наверное, уже спит. «Молодой, беззаботный», — подумала Мария, и невольное чувство зависти, сожаления и еще чего–то грустного и смутного шевельнулось в ее сердце.
Маша задумывалась о себе, о своей жизни. Судьба несправедлива к людям. Одним дарит волю, беззаботность, веселое настроение, других озадачит, поставит в нелепое, трудное положение. Вот ведь и она, Мария… Самарину, пожалуй, столько же лет, сколько и ей, а как по–разному сложилась их жизнь. «Невеста с изъянцем», — сказал о ней один артист, когда Маша развелась с Александром, своим первым мужем. Маша не сразу поняла значение страшных слов, и только потом до нее дошел смысл сказанного. «Это Василек–то ее изъян?..»
С моря потянуло прохладной влагой. Мария словно привидение шла вдоль забора, гладила ладонью жесткую шевелюру подстриженных кустов. Чем дальше в глубь усадьбы она удалялась, тем кусты становились гуще, темнее. Вот они обступили ее со всех сторон; Маша не видит своих ног, она словно плывет по воде — темной, холодной. Над головой шумят тополя.
«Невеста с изъянцем… А давно ли?..»
В просветах между листьями сверкают звезды; они, точно капли серебряного дождя, летят из глубин неба.
Так летят годы жизни. Только не к земле, а к небу, не приближаясь, а удаляясь.
Еще в детстве неопытным умом уловила Маша главную суть бытия — движение. Пыталась воспротивиться логике природы:
— Мамочка!.. Я никуда не пойду из дома. Я буду с вами. Всегда с вами. Всегда, всегда…
Мать прижимала к себе дочку, целовала круглую душистую головку. «Мамочка, мама…» Вся, вся–родная и понятная… Знает дочка, что скажет, как обнимет, поцелует. Как ответит на шутку папы. Папа говорит: «Улыбка снимает напряжение клеток». Дочь знает, где заряжаются его клетки. На работе. Папа–военный журналист, подполковник. Он работает в редакции журнала. По словам папы выходит, что в редакции собрались люди, которые нарочно все делают не так. Когда Маше было пять или шесть лет, один из папиных друзей сказал: «Журналисты едут на нервах». Маша долго не могла понять, как это на нервах можно ехать.
Папа не любил телевизор. Как это его не любить? А вот папа не любил. Однажды старый музыкант и певец исполнял фронтовые песни, отец заругался: «Знаю я его. Во время войны отсиживался в Ташкенте, а теперь воюет». В другой раз прибавил: «Добро бы голос был, а то хрипит, словно с похмелья». Маша, сидя с мамой у экрана, поглядывала на отца, думала: «Ругается потому, что в клетках у него напряжение».