— Доброе утро, миссис Декурси, Эдмунд, Джулия, Сара. — Священник неуверенно улыбнулся, кинув беглый взгляд на длинную аллею, ведущую к Декурси-Холлу. Было без десяти одиннадцать.
Под предводительством Эдмунда члены его семейства заняли свои обычные места в переднем ряду; его мать сгорбилась у самой стены, точно хотела спрятаться от чужих глаз. Колокол все еще звонил. Негромко звучал орган — исполняли фугу Баха. Женщины опустились на колени, чтобы помолиться. Скамьи позади них понемногу заполнялись слугами и соседями.
На полу, слева от Эдмунда, лежало медное надгробие; двое его предков взирали оттуда на потолок и лучшую жизнь. «Здесь покоится Ричард Декурси, да хранит Господь его душу. Здесь покоится леди Элизабет, бывшая супругой Ричарда Декурси, да снизойдет на нее милость Господня. Писано в году 1380-м от Рождества Господа нашего». Серьезные и непроницаемые, печальные и смиренные, лики усопших застыли в задумчивой неизменности. Было уже без пяти.
У противоположного ряда преклонил колена в молитве мистер Смитсон, адвокат из Фейкенема. Около него озирал мемориальные доски на стенах юноша в щегольском костюме. Когда колокольный звон прекратился, стало слышно, как у самой кафедры громко разбиваются об пол увесистые водяные капли. Прежний ритм был сохранен: капли падали на камень с таким же интервалом, с каким только что ударял в колокол престарелый Томас Уилсон. Эдмунд заметил на стене за алтарем зеленоватое пятно — это плесень вела медленное, но неуклонное наступление на храм Божий.
Украдкой он бросил взгляд через плечо. Теперь были заняты все скамьи, за исключением той, что находилась прямо напротив его собственной. Орган зазвучал крещендо. Священник возился у алтаря; с его ботинок натекли на пол маленькие лужицы.
Без двух минут одиннадцать. Эдмунд почувствовал, что в церкви появились новоприбывшие. Не надо было даже оглядываться: судя по гулу за его спиной, народ явно оживился. Потом стукнула дверь: кто-то из пришедших уверенной рукой закрыл ее за собой. Джулия и Сара хотели было обернуться, но Эдмунд решительно подтолкнул их локтями. Алиса Декурси еще ближе придвинулась к стене и опять преклонила колена в заупокойной молитве.
На скамью напротив них уселась миловидная женщина лет сорока в компании десятилетнего мальчика и девочки, которой можно было дать на вид лет семь-восемь. Внутренне содрогнувшись, Эдмунд отметил, что мальчик выглядит примерно так же, как выглядел в этом возрасте он сам. Все трое смотрели прямо перед собой.
Священник откашлялся. Потом, решительно устремив взор на дальние ряды, начал службу.
— Аз есмь воскресение и жизнь. — Голос священника звучал хрипло, словно его обладатель был сильно простужен. — Верующий в Меня, если и умрет, оживет; и всякий, живущий и верующий в Меня, не умрет вовек.
Француженка на своем ряду с непривычки никак не могла отыскать нужное место в англиканском молитвеннике. Щегольски одетый юноша, сидящий рядом с адвокатом Смитсоном, наклонился вперед и подал ей свой, открытый на соответствующей странице. Она слегка улыбнулась ему в знак благодарности.
Воспоминания Эдмунда об отце не отличались ясностью. Иногда он с грустью признавался себе, что не может восстановить в памяти его черты. Тогда он шел взглянуть на портрет в Большой галерее Декурси-Холла, стены которой украшали изображения девяти представителей их рода — сам он был в этой непрерывной череде десятым. Порой ему смутно припоминалось, как отец учил его играть в крикет в огороженном садике сбоку от главного особняка. Кажется, отец часто уезжал то в Лондон, то в Норидж, якобы по делам. Эдмунд хорошо помнил шумные ссоры, которыми нередко сопровождались его возвращения; после них мать тихо плакала в дальнем углу гостиной. Должно быть, эти его новые брат с сестрой помнили старшего Декурси гораздо лучше, но Эдмунд не мог проникнуть в их мысли. Он спрашивал себя: может, и этого мальчика учили играть в крикет в каком-нибудь жарком французском саду, а слуги-французы выносили усталым игрокам стаканы с прохладным лимонадом?
— Мы ничего не принесли в мир, — священник окончательно осип, — ясно, что ничего не можем и вынести из него. Господь дал, Господь и взял; да будет имя Господне благословенно!
Эдмунд с горечью подумал, что его отец, вопреки утверждению Иова, принес в этот мир довольно много. Но вот оставил ли он что-нибудь после себя? Эдмунд печально наблюдал за каплями, мерно падающими с потолка. Он вспомнил, как управляющий имением качал головой, перелистывая бухгалтерские книги. Что там осталось? В каком количестве? И как это будет поделено?