— Научить вас? — предложил я.
— А вы-то что об этом знаете?
— Мне каждый вечер приходится это видеть.
— Да, точно, вы же на сцене играете. Научите.
Мы подоткнули разорванную юбку, подогнав ее фигуре с помощью булавок. Я показал, как держать шлейф, и мы принялись вальсировать под мелодию, которую я напевал.
— Не надо считать шаги, — посоветовал я, — это мешает слышать музыку.
— Я не очень хорошо танцую, — кротко призналась она. — Я вообще ничего не делаю хорошо — разве что играю в хоккей.
— Старайтесь не насыпать партнеру на ноги, это очень серьезный недостаток.
— Я стараюсь, — пояснила она.
— Дело в практике, — заверил я.
— Скажу Тому, чтобы он со мной занимался по полчаса каждый вечер, — сказала она. — Он чудесно танцует.
— Кто это — Том?
— Мой отец.
— А почему вы зовете отца — Том? Это Звучит неуважитеяьно.
— А ему нравится; и ему это больше подходит, чем «отец». Он не очень-то похож на настоящего отца — делает все, что я хочу.
— Так это же хорошо.
— Нет, это очень плохо — так все говорят. Если подумать, конечно, не так надо воспитывать девочек. Я ему говорила, но он только смеется — говорит, что иначе не умеет. Хорошо было бы, если бы вышел толк. Сейчас лучше?
— Да, немного. Не надо так уж следить за этим. На ноги себе не надо смотреть.
— Если я не буду смотреть, они пойдут не туда. А сейчас и вы мне на ногу наступили.
— Да. Простите, Трудно этого не сделать.
— Я шлейф правильно держу?
— Не надо за него так цепляться, словно вы боитесь, что он убежит. Никуда он не денется. Держите его изящно.
— Как трудно быть девушкой.
— Ничего, привыкнете.
Танец закончился.
— А что дальше делать — сказать спасибо?
— Да, только любезнее.
— А он что должен делать?
— Вернуть вас вашей провожатой, предложить, угощение или просто поговорить.
— Терпеть не могу разговаривать. Я никогда не знаю, что сказать.
— Ну, это уж его забота. Он должен постараться вас развлечь, а вы должны смеяться. У вас приятный смех.
— Я никогда не знаю, когда нужно смеяться. Если я смеюсь, когда хочу, всегда кто-нибудь обижается. А что делать, если пригласят танцевать, а мне не хочется?
— Скажите, что уже обещали все танцы.
— А если это не так?
— Тогда соврите.
— А могу я сказать, что плохо танцую, и что пусть они лучше кого-нибудь другого пригласят?
— Это, конечно, будет правда, но ей могут не поверить.
— Хороши бы меня никто не пригласил, кто мне не понравится.
— Ну, второй раз уж точно не пригласит.
— Это грубо.
— Ну, вы же еще девочка.
— Нет, я совсем как взрослая в новом платье, правда.
— Не сказал бы.
— Вот посмотрели бы на меня, тогда не стали бы грубить. Вы грубите, потому что вы мальчишка. Взрослые гораздо приятнее.
— В самом деле?
— Да. Вы тоже будете, когда вырастете.
В прихожей внезапно раздались голоса..
— Том! — воскликнула мисс Делеглиз; и, подобрав обеими руками юбку, ринулась по винтовой лестнице вниз, на кухню, оставив меня стоять посреди мастерской.
Отворилась дверь, и вошел старый Делеглиз в сопровождении худощавого человека небольшого роста, рыжеволосого и рыжебородого, с очень светлыми глазами.
Сам Делеглиз был приятный на вид мужчина, тогда ему было лет пятьдесят пять. У него было крупное, подвижное лицо с ярко горевшими беспокойными глазами, обрамленное пышной львиной гривой седых, стального оттенка, волос. Еще несколько лет назад он был довольно заметным художником. Но в том, что касается искусства, ему не хватило терпения. Прерафаэлитизм тогда вышел из моды; новая эпоха склонялась импрессионизму, и старый Делеглиз с отвращением разбил свою палитру вдребезги и поклялся больше никогда не писать картин. Но так как занятия искусством так или иначе были необходимы его натуре, он теперь удовлетворялся ремеслом гравера. В тот момент он работал над репродукцией «Гробница Святой Урсулы» Мемлинга, фотографии которой только что привез из Брюгге.
При виде меня лицо его озарилось улыбкой, и он двинулся мне навстречу, протягивая руку.
— Ах, мальчик мой, поборол-таки свою застенчивость и зашел навестить старого медведя в его берлоге. Молодец! Люблю молодых!
У него был чистый, мелодичный голос, в котором всегда звучал смех. Он положил руку мне на плечо.
— Да у тебя вид, будто ты получил наследство, — добавил он, — а ты и не знаешь, какие несчастья это может принести молодому человеку вроде тебя.
— Какие же от этого могут быть несчастья? — спросил я, смеясь.