Вновь Поль оказался в проигрыше. Но что такое эти неприятности в сравнении с теми бедами, которые вскоре обрушатся на него!
В начале июля 1886 года новый приступ ревматизма приковал его к постели. Еще пять месяцев назад врач, г-н Жюльен, предлагал ему лечь в больницу. Речь шла о больнице Дюбуа в пригороде Сент-Оноре. Но Верлен воспринял предложение без энтузиазма. «Может, это и принято издавна у поэтов, ложиться в больницу, но как бы это ни было соблазнительно, я пока подожду», — писал он Ванье 6 февраля прошлого года. Вот и подождал — 8 июля Поль сообщил издателю, что ложится в «какую-то больницу (вероятно Те-нон)». Г-н Жюльен, вызванный в срочном порядке, занимался оформлением документов.
Верлен лег в Тенон, как он и писал. Он думал, что пробудет в больничных стенах самое большее пару недель. Потому он сохранил за собой номер в гостинице «Миди».
После притона, где он жил в последнее время, больница казалась раем. Шум, грязь, сырость сменились вдруг тишиной и чистотой светлой больничной палаты, к тому же за ним хорошо ухаживали. Верлен попал в самую современную парижскую клинику — она была открыта только в 1878 году и находилась неподалеку от кладбища Пер-Лашез. Поль занял койку номер 21 в палате «Сеймур». И чувствовал себя вполне счастливым с кипой бумаги, деревянной подставкой для письма и чернильницей на столике у изголовья. Он оценивал как «очень хорошую» работу медицинского персонала: за полтора месяца всего одна смерть, и то — старик, который тихо ушел в мир иной. «В общем, — заключает он, — первое впечатление очень хорошее, конечно, я поступил смело, но это было не сложно».
Ванны и массажи делали свое дело, и состояние его ноги стало улучшаться. Врач, увидев его в первый раз, пробормотал: «Странная физиономия». Поль это услышал. «Еще один говорит, что у меня странная физиономия. Ну сколько можно!» — напишет он Шарлю Морису в письме от 18 августа 1886 года.
По воскресеньям в Тенон, как на паломничество, отправлялась литературная молодежь, декаденты. Берришон, возмущенный видом «любимого старшего брата (проклятого)», «царя зверей» в столь плачевном состоянии, выплеснул свои эмоции на газетную полосу. «Верлен в больнице, — писал он. — Современное общество, серая масса, способная действовать только за счет своей численности, а значит, безумная, наносит этот предательский удар в спину, ведет себя, как жалкая свора шакалов перед рычащим львом».
Казальс смог получить от Поля разрешение на публикацию в «Декаденте» сонета «Людовику II Баварскому» только что, 8 июля, напечатанного в «Ревю Вагнерьен». Он также просил Верлена и дальше сотрудничать с «Декадентом». Последний, польщенный таким вниманием, дал свое согласие, хотя у него и так было достаточно работы. Он продолжал писать заметки для «Современных людей», правил «Луизу Леклерк», вносил последние изменения в «Воспоминания вдовца», вынашивал новые замыслы, записывал новые мысли. И все же жаль было бы отвернуться от этих милых молодых людей, ведь в конечном счете они создавали ему прекрасную рекламу.
Увы! Не прошло и двух месяцев, как его выписали, хотя состояние его здоровья оставляло желать лучшего. Кое-как передвигаясь, поддерживаемый Шози, 2 сентября он вышел из больницы и направился к Ванье, которого предупредил заранее о своем приходе: «Приготовьте все, включая деньги».
Итак, он снова возвращался в Сен-Франсуа, а по сути дела, на дно.
Больного, доведенного до нищеты поэта мало интересовали теоретические изыскания молодого литературного поколения литераторов. 18 сентября 1886 года в приложении к «Фигаро» Жан Мореас опубликовал свой знаменитый «Манифест Символизма». Появление чего-то нового стало необходимостью, так как декаданс Бажю не имел никакой серьезной основы, парнасцы были опозорены, а романтизм изжил себя.
Мореас опирался в своей теории на платоновский миф о пещере: вечные идеи недостижимы, и мы судим о них лишь по отвлеченным понятиям, символам и связанным образам. Поэт должен играть на этих скрытых связях, говорить по-новому, отвергать все условности в культивировании своего «я». Субъективное понимание реальности является, по мнению Мореаса, единственно правильным.