Мы такую хлебали смертельную вьюгу,
Добывая победу свою,
Мы, как братья, стояли на страже друг друга.
Помогая друг другу в бою.
Потому что фашист, сербской пулей пробитый,
Над Невой не вставал из могил,
Потому что фашист, над Невою убитый,
Шумадийским лесам не грозил.
Мы об этом поем в Ленинграде полночном.
Миру ясно, о чем мы поем,
Долго жили мы только приветом заочным,
А сегодня — сошлись за столом!
ПОЛДЕНЬ В ПУТИ
После бури, после мрака,
Где ревел простор земной,
Мы в селенье Филипп-Яков
Повстречались с тишиной.
Здесь и рощи полусонны,
И дома по сторонам.
Вот кувшин воды студеной
Девушка выносит нам.
Мне почудилось, что долго,
Долго, долго будет так:
Камень белый, полдень колкий,
Лист пожухлый на кустах.
И над плавными волнами
Будет небо голубеть,
Чуть тревожными глазами
Будет девушка смотреть.
Прядь откидывая резко,
Будет бусы колыхать,
Так же будет занавеска
В белом домике играть.
Жажду я хочу иную
Утолить — ее одну,—
Пить, как воду ледяную,
Эту мира тишину.
Пить глотками, пить большими,
Не напьешься ею, брат,—
Так губами меловыми
Час затишья пьет солдат.
Пьет между двумя боями
Тишину, как синий сон,
Пересохшими губами,
Всем на свете увлечен:
Теплой рощей полусонной,
Легким небом без конца,
Этой девушкой, влюбленной
В неизвестного бойца!
II
УМИРАЮЩИЙ БАМБУК
Бамбук умирает,—
Приходит черед и бамбуку.
И он зацветает
Раз в жизни — на скорую руку
И желтых цветов этих
Переплетенья —
Ничем не согреть их,
Подернутых тенью.
А розы — как пламя,
Ликуют самшиты,
И тунга цветы как шелками
Расшиты.
Бамбук засыпает
И видит в неведомом сне,
Как лес проступает
В тяжелых снегов белизне.
Зарницы дрожат
На высоком чужом берегу,
Две палки бамбука лежат
На снегу.
Они умирают,
Припав к белоснежной земле,
Они зацветают,
Но цвет их заката алей.
Здесь лыжник покинул
Ему предназначенный путь.
Он руки раскинул,
Как будто прилег отдохнуть.
Недвижно лежит,
И слышится смутно ему,
Как Черное море
Шумит через белую тьму.
КАДА
Похожая на скатерть-самобранку
Поляна. Небо. Горные края.
И выпил я за женщину-крестьянку,
В колхозный вечер стоя выпил я.
Не потому я пил за незнакомый
Печальный, добрый взгляд,
Что было здесь мне радостно, как дома,
Иль весело, как двадцать лет назад.
Не потому, что женщина вдовою
Бойца была и муж ее зарыт
В обугленной дубраве над Невою,
И сыну мать об этом говорит.
Не потому, что, бросив хворост наземь,
Ответила улыбкою одной,
И в дом ушла, и вынесла, как в праздник,
Печенье, что белело под луной.
Нет, я смотрел на ломтики витые,
Что по-грузински «када» мы зовем,—
Вернулись мне рассветы боевые
В неповторимом городе моем.
…Мешочек тот был невелик и ярок —
И на ладони када у меня.
Кто мне прислал тот фронтовой подарок
На край земли, на линию огня?
Шатаясь от усталости, лишь к ночи
Вернувшись с поля, может быть, она,
Склонив над ним заплаканные очи,
Сидела молчаливо у окна.
Чтоб в ночь осады, в этой тьме кромешной,
Мне просиял ее далекий зов,
Привет земли, такой родной и вешней,
Грузинским солнцем полный до краев.