– Это ж ему лет тридцать? – подсчитала старшая из баб. – А выглядит и постарее. Война никого не красит. Худой!
– Потолстеет у маменьки!
– Слетелись коршуны…
Нюрка вспомнила, как когда-то, ещё постреленком, приносила на пристань отцу обед и видела там хозяйского сына, совсем не похожего вот на этого. Тот был очень красивый, в чёрном с золотыми пуговками костюме, с золотыми, как цветки-лилии, нашивками на плечах.
– Энтот почище папаши будет, – говорил тятька, задерживая у рта полную ложку. – Всё молчком, всё видит, спуску не даст…
Теперь в нём не было той загадочности и неприступности. То ли солдатская одёжка так изменила его, то ли радость встречи с родными, но он показался Нюрке совсем простым, вроде как пристанский парнишка, только бородатый. Он давал сестре вертеть себя и разглядывать, и говорил что-то весело, и смеялся щедро и громко.
Столкнулись они и нос к носу.
Целый день, как только кончалась в ушатах вода, бабы гоняли Нюрку на реку. Самим лень считать с полными ведрами крутые сходни, что сразу против дома спускались к воде, всё к ней: сбегай, Нюрочка, ты помоложе! Она и бегала, чего не сбегать. Черпала взбухшую реку, поддевала коромыслом лёгкие жестяные ведра, вскидывала крылом на коромысло оголённую руку и, радуясь собственной упругости, легко поднималась со ступеньки на ступеньку.
Один раз, когда зачерпывала, услыхала на сходнях шаги, оглянулась – он! Промедлила выдернуть ведро, река потянула его, и Нюрке пришлось ступить поглубже, чтобы удержаться на помосте, рука сама поддернула юбку повыше, и только когда справилась Нюрка с ведром, вспомнила: мужик сзади! Опустила юбку прямо в воду, обернулась.
Он стоял совсем близко и улыбался – высокий, с полотенцем через плечо, в белой исподней рубахе, в домашних туфлях на босу ногу.
– Чё уставились? – крикнула Нюрка. – Стыда нету!
Шагнула из воды, расставила ведра, взялась за коромысло.
– Давай помогу, красавица, – сказал он весело.
– Кого помогать? Целый день таскаю. Привычные мы.
– А тебя как зовут?
Нюрка не ответила, подхватила и молча понесла спокойные вёдра ему навстречу.
– Так чья же ты? – допытывался он.
– Да уж не ваша. Поберегись! – нарочно пронесла ведро впритирочку с ним и, не оглянувшись, стараясь ничем не выдать подступившего вдруг волнения, поднималась всё выше и выше.
А потом мыла полы, и всё время виделась ей ладная фигура и ласковые зелёные глаза. Привык, видно, охаживать всяких городских. Из другого таких слов клещами не вытащишь…
…И вот припёрся, кобель кудлатый… Про тятьку откуда-то прознал. Зачем бы ему спасать его? А возвращаться отцу сюда никак нельзя – все знают, что поехал он на губернский советский съезд, что был заместителем у Толкачёва. Дружки его в тюрьме сидят.
– Пётр Анисимович говорил мне, что вы человек серьёзный и на вас можно положиться, – сказал Машарин.
– Чего? Положиться?
– Что доверять вам можно, – пояснил он. – Так вот, завтра утром пойдите на телеграф и отбейте телеграмму в село Дедово на имя Семёна Ивановича Тарасова, дяде будто бы. Телеграмма такая: «В гости не ездите. Мама заболела. Будете на Байкале, пришлите омуля». Вот и всё. Запомнили? – Он заставил повторить адрес и текст. – О том, что мы виделись, никому ни слова. Даже матери.
– Пошто? Она же слыхала, что стучали.
– Но не знает кто. Выдумайте что-нибудь. Пётр Анисимович говорил, что вы при надобности умеете молчать и не задавать лишних вопросов.
– Ладно.
– Да, вот денег немного. За телеграмму надо заплатить. И на жизнь пока…
– Не надо нам денег.
– Это не мои. Отец просил передать, – соврал Машарин. Нюрка посопела, но деньги взяла: дома не было ни копейки.
– Вы простите меня, Аня, за то, на лестнице. Я не хотел вас обидеть.
– Кого прощать? Не обидели вы меня. Обижают не так.
– Вот и хорошо. До свидания. И никому!..
– Покедова, – сказала Нюрка, всё ещё не понимая что к чему. Матери она сказала, что приходил Фролка Бобер.
– А про отца-то чё поминал?
– Да врёт он всё. Фролку не знашь!
Нюрка долго ворочалась, думала, как жить теперь без отца и что общего у него с этим миллионщиком, – не мог уж доброго человека прислать!..
Глава четвертая
Дедово, большое притрактовое село, привыкло к приезжему люду, а за последнее время и отряды солдат сделались ему не в диковинку.
Поднимется баба из огородной зелени, посмотрит из-под руки на пыльный тракт, скажет про себя: «Опеть кого-то черти несут. Надо крынки достать да луку нащипать, все копейка в дом…» – и снова склонится над грядками.
Отряд Черевиченки, небольшой – в пятьдесят восемь человек, вошёл в Дедово на закате, когда всё село уже было в сборе, только косившие на дальних урочищах остались в тайге.