Из этого короткого исторического наброска, скрупулезную точность которого, я надеюсь, не посмеет опровергнуть ни один немецкий патриот, с очевидностью следует, что задача последовательного поглощения Польши составляла, собственно говоря, основу и главную цель всей экспансии германской жизни на Севере, начиная с самой давней исторической эпохи, и что, следовательно, преступление, первым инициатором которого, что бы об этом ни говорили немцы, был Фридрих II, было ничем иным, как достойным венцом, окончательным и абсолютно неизбежным исполнением цивилизаторских тенденций германской расы. Несомненно, Екатерина Вторая восприняла это предложение с циничной радостью, а Мария-Терезия Австрийская с набожным лицемерием, подписывая, как говорят, со слезами на глазах закреплявший его договор. Как бы то ни было, главным заинтересованным в его исполнении был Фридрих II, политическая мощь Пруссии, и, как следствие, будущая мощь Германии.
Для Фридриха II, для силы прусской монархии это был вопрос жизни и смерти. Я надеюсь, нет надобности доказывать, что первая реализация этой мощи, которая вначале заключалась только в сокровищах, собранных скупостью отца этого великого короля, и в талантах его самого, начинается лишь с завоевания Силезии и раздела Польши. Еще я надеюсь, что не нужно много слов, чтобы показать, что, если действительно исполнение цивилизаторских судеб германской расы требовало ее конституирования в виде великого государства, вся Германия была прямо заинтересована в успехе честолюбивых предприятий Фридриха II; так как великое германское государство никогда не могло бы быть основанным, если бы оно не нашло в лице Пруссии своего сильного и ловкого инициатора.
Надо быть большим утопистом или ребенком, чтобы вообразить противоположное. Помимо железной руки берлинских деспотов для создания политического единства Германии имелся один единственный инструмент: мнимо революционные сила и разум буржуазии Германии. Но 1848 год позволил нам оценить в полной мере эти силу и разум. Среди всеобщего беспорядка, анархии, которая царила тогда в Германии и во всей Европе, эта великолепная буржуазия, столь патриотическая, столь рассудительная, столь знающая и столь мало либеральная, в действительности, могла сделать все, но достигла лишь одного: выставила себя на полное посмешище. Пролетариат Германии, думают социал-демократы, сможет создать это политическое единство на благо народных масс Германии. Я рассмотрю позже эту новую утопию. Пока же я утверждаю, что только могучие деспоты, императоры, короли или, по крайней мере, дворянская и финансовая олигархия могут основать великие унитарные государства, но что трудовой народ, когда он на самом деле, всерьез хочет освободиться, может делать лишь одно: уничтожать государства.
Помимо того, что мы только что видели в Германии, Италия предоставляет нам иное доказательство этой истины. Мадзини мечтал об итальянском единстве, и своей непрерывной агитацией сильно способствовал его подготовке. Но кто его осуществил? Только пьемонтская монархия. Если бы не его ловкие и мощные действия, великое итальянское государством со столицей в Риме осталась бы мечтой Мадзини.
Чтобы вернуться к немцам, замечу, что буржуазия этой великой страны, которую когда-то называли страной мечтателей, проявила в 1848 году большую политическую рассудительность, проголосовав на Франкфуртской ассамблее за два ключевых положения, которыми она провозгласила, пожертвовав всей своей исторической ненавистью к Пруссии и своими же идеалистическими, либеральными и псевдореволюционными поползновениями, вначале включение великого герцогства познанского в германскую империю, а затем приведение этой империи под ненавистное, но необходимое ярмо прусского дома. Тем самым она объявила себя полностью солидарной со всеми разделами Польши и подготовила пути к триумфальному пришествию нынешней германской империи. Это правда, что она одновременно голосовала за то, что она назвала фундаментальными правами немецкого народа, "die Grundrechte". Но эти народные права были немедленно отброшены, как ненужный багаж, как роскошь, несовместимая с логическим и строгим нравом монархии прусского образца; так что от всех так называемых революционных волнений немецких буржуа в 1848 году как положительный результат осталось в итоге только закрепощение Германии Пруссией.