"Предложение французской делегации с дополнением господина Беккера одобрено".
Вот так Женевским конгрессом была похоронена первая попытка немцев установить в Интернационале главным образом германское руководство.
Сам способ, каким был поставлен этот вопрос, с очевидностью выявляет эту цель. Если бы Генеральный совет был менее озабочен политическими и частными интересами Германии и придерживался одной лишь международной справедливости, идентичной для всех наций, так как человеческая справедливость может стать реальностью единственно лишь при условии равного применения как к цивилизованным народам, так и к тем, кого с высоты чисто буржуазной цивилизации принято называть варварскими, тогда этот одиннадцатый вопрос, который предлагался обсуждению Первого конгресса Интернационала, должен был бы, по крайней мере, быть сформулирован следующим образом:
«О необходимости уничтожить существование любого деспотизма в Европе путем применения права каждого народа, большого или малого, слабого или сильного, цивилизованного или нет, располагать самим собой и стихийно организовываться снизу доверху путем полной свободы, вне всякого влияния и любых политических или дипломатических притязаний, независимо от любой формы государства, навязанной сверху донизу какой бы то ни было властью, будь то коллективной или индивидуальной, собственной или иностранной, и принимать в качестве основы и законов лишь принципы социалистической демократии, интернациональной справедливости и солидарности».
Это было бы без сомнения более длинно, но зато справедливо и ясно, и это исключило бы абсолютно любую двусмысленность. Это было бы декларацией подлинно интернационального принципа, не патриотического, но человеческого; и гражданин Жан Филипп Беккер, один из основателей нашего великого Товарищества, не нуждался бы в том, чтобы заявлять и признавать, что это вопрос, который "особо интересует Германию".
Если бы Генеральный совет хотел быть еще яснее и прямо назвать вещи своими именами, если бы он хотел поставить настоящий вопрос для Интернационала со всеми его реальными и немедленными последствиями, он мог бы представить на обсуждение Женевского конгресса следующую редакцию:
"О необходимости уничтожить существование деспотизма в Европе путем отмены всех политических и юридических институтов, для которых экономическая эксплуатация является реальным источником и идеальным признанным принципом власти, то есть путем отмены государств, и путем организации и абсолютно свободной федерации коммун и автономных рабочих товариществ".
Это была программа Парижской коммуны, и, одновременно, ваша - не так ли, дорогие товарищи и братья?
Но, сузив вопрос и придав ему исключительно германскую направленность, лондонский Генеральный совет подвергся неизбежному фиаско. Первый конгресс нашего великого Товарищества должен был отвергнуть несоответствующее предложение Генерального совета, чтобы оправдать свой интернациональный характер и не оказаться в очевидном противоречии с теми принципами человеческой морали и справедливости, которые стали самой основой его программы.
Французские делегаты, с тем живым инстинктом, который характеризует их нацию, первыми разглядели тевтонское ухо в космополито-филантропических фразах формулировок Генерального совета, отвергли сами и вынудили других отвергнуть эти формулировки; после чего, гражданину Ж. Фил. Беккеру, близкому доверенному лицу германской фракции в лоне Интернационала, пришлось с ними согласиться, признав, что в том виде, как он был поставлен Генеральным советом в Лондоне, этот вопрос "особо интересовал Германию и что, в некотором смысле, он был немецким вопросом".
Эта откровенность делает ему тем больше чести, что искренность и добросовестность как раз не являются теми качествами, которые более всего отличают людей его партии в Германии. Но, несмотря на свое желание быть откровенным, потребность и, так сказать, обязательство защищать принятое Генеральным советом вовлекла его во многие ложные утверждения и противоречия, из которых ему было невозможно выпутаться, не поступившись честью. Ничто настолько не искажает идеи, как двусмысленное положение, которое для него было таковым в наивысшей степени, поскольку он считал себя обязанным говорить одновременно от имени международной справедливости и выражать особые интересы политического патриотизма немцев, столь противоположного этой справедливости.