Отбив чечетку подошвами «прохорей» – сапог, сжатых «в гармошку» особым способом, Гришка подался в сторону, открывая Песне вид на стоящего за его спиной Скворцовского. Тонька поправила накинутую на покатые плечи вязаную темно-серую шаль, удивленно посмотрела на Вячеслава, всплеснула руками:
– Ой, Скворушка! Какими судьбами! А я тебя сразу и не признала. Возмужал. Вона какой красавец стал. Я бы с таким сразу в постель легла. Небось теперь краснеть не будешь, когда меня раздетую увидишь. – Тонька медленно приподняла подол цветастого ситцевого платья, оголяя правую ногу чуть выше колена, хабалисто засмеялась, спросила: – Каким ветром тебя, милок, к нам занесло? Говорят, что ты на завод работать устроился, в стахановцы метишь. – Подмигнув Пономарю, задорно запела:
Лукаво поглядывая на Вячеслава, продолжала:
Пономарь положил руку на плечо Скворцовского.
– Вот и я ему толкую, что лучше воровать и быть здоровым, чем день и ночь вкалывать по-стахановски и быть горбатым. Вор ворует, остальные вкалывают. С нами ты поболе будешь иметь, чем на своем заводе.
– И то верно, Гришенька. Пусть трактор пашет, он железный, – подлезла к Вячеславу Песня.
Пономарь отодвинул Тоньку.
– Хватит его поучать. У него и свой котелок неплохо варит. Пойдем к пеньку, надо за дело фартовое выпить, за свиданьице и за упокой души порешенного мной фраера. Мечи, Антонина, быстренько на скатерть хрястанье с канкой, гужеваться будем!
Из прихожей мимо мастерской и кухоньки с печкой прошли в гостиную. Обстановка Вячеславу была знакома. Все тот же громоздкий шкаф, круглый стол, табуреты с резными ножками, зеркало в ажурной рамке, у окна широкая лавка, в двух спаленках по железной кровати и по оббитому железными полосами сундуку. Все сделано руками покойного мужа Антонины. Сергей был мастер на все руки. Старательно, с любовью обустраивал он их семейное гнездышко, не думал, что оно по вине его супружницы превратится в воровской притон.
Здесь уже находились Муха, Володька Косой и еще двое членов банды, имевших клички Гуня и Чугун. Конопатого, высокого Гуню Вячеслав знал прежде, а коренастый, в цветастой тюбетейке на большой лобастой голове Чугун появился в банде, пока он находился в трудовой колонии. Пономарь и Скворцовский сели за стол, на котором вскоре появились глубокие белые фарфоровые тарелки с красно-золотистой каемкой, приобретенные благодаря последней квартирной краже, стеклянные стаканы, вилки с ложками, ломти черного хлеба, отварная картошка, селедка, квашеная капуста, соленые огурцы и литровая бутылка самогона. Пономарь глянул на Мишку.
– Муха, наливай! Выпьем за то, чтобы нам всегда фартило и беда нас обходила!
Выпили, поговорили за жизнь, налили еще. После третьей изрядно захмелевшая Тонька уперла локти в стол и, обхватив голову ладонями, протяжно запела:
Пономарь оборвал Тонькино пение:
– Хватит нищего по мосту тащить. Давайте за то, что кореш наш снова встал на правильный воровской путь. За то, что Скворец снова с нами!
Вячеслав понял, что невидимая веревочная петля, которую на него накинул Пономарь, все теснее связывает его с бандой. Понял, что снова погружается в болото преступности, из которого недавно выбрался.
Глава вторая
Вячеслав опять оказался в банде и теперь стоял неподалеку от заводского общежития, глядя на гомонящих на дереве скворцов, которые в скором времени должны были улететь на юг. Взирая на птиц, думал, правильно ли сделал, что вернулся на путь преступности. Птахи на дереве радовались теплому осеннему дню, в отличие от них радости в душе Вячеслава Скворцовского было мало. За короткое время его пребывания в шайке она совершила несколько ограблений и разбойных нападений, а также три квартирных кражи. Пока им фартило, больше из-за того, что с преступными делами не частили, умели на время затаиваться, действовали осторожно, все тщательно продумывали, но Скворцовский знал, что все когда-то кончается. Сколько веревочке ни виться, а конец будет. Сам он участвовал не во всех преступных действиях банды, поскольку пока еще продолжал работать, хоть и не так рьяно, как прежде, и изредка прогуливая. Последняя кража Вячеславу запомнилась особо. На квартиру их навела Тонька Песня. Будучи в гостях у подруги Лидки Шепиловой по прозвищу Шепилиха и выпив с ней по третьей рюмашке вина, она во весь голос запела, надеясь услышать частый стук в стену, который в таких случаях производила старуха, жившая в том же многоквартирном доме по соседству. Краснокирпичный двухэтажный особняк с балконом и обширным двором раньше был собственностью знатного купеческого семейства, членом которого являлась старуха, и принадлежал оной по наследству, однако судьба распорядилась иначе. После революции советская власть оставила представительнице зажиточного класса на проживание только лишь одну комнатенку, в которой она по сей день влачила свое безрадостное одинокое существование. Лидка говорила, что ходят слухи, будто бабка прячет в своей комнате немалые ценности, нажитые купеческим семейством в царское время. Так ли это, выведать у бабки было невозможно, поскольку она была неразговорчивая и порою очень сварливая. Особенно ее возмущало Тонькино пение. Шепилиха говорила, что это из-за часто мучавших ворчливую бабку приступов мигрени. Не услышав стука в стену, Тонька удивленно спросила у Лидии, почему старая карга не каркает, на что Шепилова ответила, что накануне старухе стало плохо, и она упала навзничь прямо во дворе дома, откуда сострадательные соседи отправили ее в больницу, где болезная и пребывает по сию пору. Тут-то Тонька и вспомнила рассказ Шепилихи про возможно спрятанное в комнате бывшей купчихи богатство. Сейчас было самое время проверить, так ли это. Посоветовав Лидке помалкивать, если та услышит в одну из ночей какие-либо подозрительные звуки в соседской квартире, Песня поспешила домой. Знала, что, памятуя о том, с кем она имеет дела и страха перед ее дружками, товарка будет молчать. В своем жилище она застала Гришку Пономаря, который в то время отсыпался после ночных похождений. Разбудив его, Левашова поведала о своих преступных замыслах. Новость, принесенная Тонькой, отогнала от Пономаря остатки сна. Немного подумав, он решил: «Хаверу будем брать завтра». Следующей ночью все шестеро членов банды, а также двенадцатилетний воспитанник интерната по прозвищу Чижик были на набережной рядом с нужным им домом.