Положив трубку, взглянул снова. "Типично русское лицо", — не в первый раз подумал Семенов. Он закрыл папку, сунул ее в стол. Заперев кабинет, зашел в другую комнату с кодовым замком. Окна в ней были наглухо зашторены, стеллажи и столы заставлены аппаратурой.
— Валера, — обратился Семенов к человеку в наушниках, несуетно читавшему книгу под мерное шуршание большого студийного магнитофона, — бросай слушать магазины и пиши только телефоны Арифулина и Муравьева, понял?
Тот кивнул головой, переключил что-то на пульте, сдвинул на уши наушники и снова уткнулся в книгу.
3
Анатолий стукнул по кабине грузовика около моста через Волгу, на повороте. Машина затормозила, он спрыгнул, махнул невольным попутчикам рукой и спустился вниз к реке.
— Ну, здравствуй! — дрогнувшим голосом произнес он. Предательски заблестели глаза, дрогнул рот.
Потрепаный мужичок, неторопливо смоливший бычок на перевернутой деревянной лодке, вытаращил глаза — приезжий стал раздеваться.
— Эй, паря! Рано еще купаться! Вода-то ледяная, талая!
— Зато своя, родная! — крикнул в ответ Стриж и, разбежавшись, ласточкой нырнул в воду.
"Конец парню", — подумал бич и двинулся было к оставленным на берегу вещам, но тут над водой показалась мокрая голова. Стриж резко крякнул — ледяная купель жестокой рукой сжала его легкие, и он еле вынырнул, чтобы с криком вытолкнуть застоявшийся воздух и набрать в легкие новый. Отдышавшись, он рванул вдоль берега саженками. Бич снова было прицелился к чужим вещам, но пловец быстро вернулся и уже выходил на берег, весь, с головы до пят, покрытый крупными мурашками. Стуча зубами, он открыл сумку, достал махровое полотенце, растерся и, продолжая зябнуть на холодном ветру, стал поспешно одеваться.
— Ну и какая тебе охота была туда лезть? Морж что ли? — вздохнув, поинтересовался мужик, героически борясь с похмельным синдромом.
— Тебе, дядя, не понять, — сказал Анатолий, быстро натягивая штаны. — Зарок я себе такой дал — как выйду, первым делом в Волге искупаюсь, грязь лагерную смою. И не морж я вовсе, а Стриж, запомни, дядя!
Он подхватил сумку и, чтобы согреться, бегом вдоль берега рванул к первым домам на берегу. А оттуда — к центру города.
4
Еще подходя к спортзалу, Стриж услышал знакомые глухие звуки ударов боксерских перчаток, грохот и звяканье штанги. Он заволновался — эти звуки снились ему годами, и сотни, тысячи раз видел он во сне невзрачное серое здание, канаты ринга, запах пота и талька. Первое, что он увидел, открыв дверь, — седой затылок Васильича. Тот обернулся, суровое лицо его дрогнуло, и Стриж понял, как сильно постарел «железный» тренер. Они молча обнялись. Васильич был на голову выше Анатолия, широкий, грузный. Со стороны казалось, что сын обнимается с отцом, да, собственно, так оно и было. Этот человек когда-то заменил ему отца.
Родители Анатолия Стрижова погибли во время взрыва на военном заводе, и с четырех лет его воспитывала бабушка. Но истинным наставником и отцом был он, «железный» Васильич, фанатик бокса и педагог от рождения и по призванию. Что он разглядел в щуплом восьмилетнем пацане, неизменно последнем во всех шеренгах? То ли врожденное упрямство в уголках большого рта, то ли стальной холодок воли в голубых глазах? Через этот спортзал прошли сотни парней, но только Стрижа он любил как сына — ведь своего ему бог не дал.
— Ну все-таки выжил? — спросил Васильич, в упор вглядываясь в лицо Анатолия.
— Цель была, Васильич, — глядя ему в глаза ответил Стриж.
— Трудно пришлось? — спросил тренер.
Анатолий кивнул, на секунду прикрыв глаза. Васильич снова обнял его. Стрижу нестерпимо захотелось разрыдаться на груди этого столь дорогого для него человека. Но мужское самолюбие заставило сдержаться, только ком в горле, да глаза заблестели.
— Ну а у тебя как? Вере Семеновне скоро уже будет год?
— Да, в мае.
Год назад у Васильича умерла жена, всегда привечавшая Толика Стрижова. Чувствовала она, что и муж относился к парню по-особенному.
— Я дом свой на тебя оформил, как умру — твой будет.
— Ты что, с ума сошел, Васильич?
— А, плохо, Толь, — он махнул рукой. — Пойдем, сядем.
Они прошли в угол зала, на скамейку.
— Сердце шалить стало, Толик. А родных у меня нет, сам знаешь.
И Васильич, и Вера Семеновна были из детдомовцев, там и встретились, а потом и жизнь вместе прожили.
— Тебе ведь все равно некуда идти, так что мой дом — твой дом.
Невольно он напомнил, что после смерти бабушки, на шестом году срока Стрижа, ее старшая дочь, тетка Анатолия, продала дом, в котором они жили.
— Не знаю, смогу ли в городе остаться, — сказал Стирж. — Мурай здесь?
Васильич кивнул головой.
— Отлично. Что же он в Фергану не сбежал? — Анатолий горько усмехнулся.
— Мстить будешь?
— Буду! — упрямо сказал Стриж.
— Я и не сомневался. — Васильич тяжело вздохнул. — Другой бы отговаривать стал, но я-то тебя знаю. Так что…
Он помолчал, а потом перевел разговор на другое.
— Тебя Ванька Кротов должен был встретить, да час назад звонят из больницы: какие-то придурки его с трассы выкинули. Сломался весь — рука, ребра. Хорошо еще, позвоночник и голова целы. Лежит сейчас на растяжках в травматологии, ну, сам знаешь, на третьем этаже.
— Меня и без него встретили.
И Стриж коротко рассказал про пальбу у зоны. Васильич, выслушав, только кивнул головой.
— Цыпа уже два года, как на игле сидел. Говорят, что он много задолжал Мураю и ему включили «счетчик».
Так что у него не было выбора — или он тебя шлепнет, или его.
Страшная это была штука — "включенный счетчик". Проценты набегали за каждый просроченный день, да не пять, и не десять. Через месяц должник мог считать себя покойником или рабом кредитора, через год его не спасло бы все золото мира.
— Плохо ты о Цыпе думаешь, а зря. С трех метров из Калашникова не промахиваются, а вторую очередь он вообще дал в воздух. Так что передо мною он чист.
— Ну хорошо, ежели так. Хочешь попрыгать? — Васильич снова сменил тему и кивнул головой в сторону ринга, где два легковеса азартно лупили друг друга. Рядом человек пять работали с грушами, один возился со штангой.
— Еще спрашиваешь! Конечно!
— Ты не забыл, как перчатки-то надеваются? — улыбнулся такой напористости старый тренер.
— Обижаешь, начальник! Везде, где был, целые секции открывал. Да и спарринг-партнеры классные были, без школы, правда, но природные самородки.
— Ну, тогда раздевайся.
Стриж склонился над сумкой, стал вытаскивать боксерскую амуницию: перчатки, боксерки, трусы.
Васильич между тем внимательно всматривался в лицо Анатолия. Возле рта поперечные морщины, столь характерные для долго сидевших людей. На щеке небольшой шрам, еще два точно таких около левой брови.
Кожа потемнела, словно задубела, а ведь была молочно-белая, легко красневшая от смущения или смеха.
Русые волосы уже не торчат упрямым ежиком, а зачесаны назад, легкие залысины от вечной стрижки под ноль.
Прямой нос с простодушной «картошкой» на конце и все те же упрямые маленькие скулы. Рот для его лица казался большеватым, подвижным, слишком чувственным. Анатолий поймал взгляд, спросил:
— Ты чего?
— Смотрю, что от тебя осталось.
— Сейчас увидишь. — Он усмехнулся и снял свитер. Майка оставляла открытой руки, и они были ужасны. Все в белых уродливых шрамах, вдоль и поперек.
— Сам что ли резал? — не понял Васильич.
— Ну что я, дурак что ли? — даже обиделся Стриж. — Было дело, еле отбился. Но руки они мне попортили.
Хуже было вот это.