Дверь номера восемь имеет заслонку из полированной латуни для букв. Конверт в моей руке адресован только Рени и помечен как личное. Она знает мой почерк. Она любила называть ее Рени. Я просовываю конверт через откидную створку, пару раз открываю и закрываю откидную створку, нажимаю кнопку звонка и спешу обратно по коридору в тупик, налево и направо на Хай-стрит, прохожу кофейню с помахать рукой и поприветствовать своего итальянского владельца через улицу, через железные ворота и подняться на холм Примроуз, который возвышается передо мной, как иссохший купол цвета табака. Наверху яркая индийская семья пытается запустить четырехстороннего гигантского воздушного змея, но ветра едва хватает, чтобы шевелить засушливые листья, лежащие вокруг одинокой скамейки, которую я выбрал.
*
Полных пятнадцати минут я жду, а к шестнадцатому почти сдался. Ее там нет. Она сбежала, она с агентом, любовником, она отправляется в одну из своих культурных поездок в Эдинбург или Глайндборн, или там, где ее прикрытие требует, чтобы она показала свое лицо и надавила на плоть. Она резвится на одном из своих любимых пляжей на Зильте. Затем вторая волна возможностей, потенциально намного более смущающая: у нее есть муж или любовник в доме, он выхватил мое письмо из ее руки и поднимается на холм, чтобы забрать меня: за исключением того, что сейчас это не мстительный муж и любовник, это сама Рената марширует вверх по холму, кулаки бьют по ее коренастому телу, короткие светлые волосы подпрыгивают в ее шаге, голубые глаза сияют, миниатюрная Валькирия пришла сказать мне, что я собираюсь умереть в битве.
Она видит меня, меняет курс, поднимая клубы пыли за собой. Когда она приближается, я встаю из вежливости, но она проходит мимо меня, плюхается на скамейку и ждет, злобно, пока я сяду рядом с ней. В Хельсинки она говорила прилично по-английски и лучше по-русски, но когда страсть охватила ее, она отбросила и то, и другое и потребовала комфорта своего северного немца. Из ее первого залпа видно, что ее английский значительно улучшился с тех пор, как я в последний раз слышал его во время наших украденных уик-эндов восемь лет назад в гремучем коттедже на берегу Балтийского моря с двуспальной кроватью и дровяной печью.
«Ты что, совсем сошел с ума, Нэт?» - требует она
, глядя на меня снизу вверх. «Какого черта ты имеешь в виду: частный - только для ушей - не для записи»? Ты пытаешься завербовать меня или трахнуть меня? Поскольку меня не интересует ни одно из предложений, вы можете сказать это тому, кто вас послал, потому что вы совершенно не в суде, отстранены и неудобны во всех отношениях. Да?'
«Да», я согласен, и жду, пока она успокоится, потому что женщина в Ренате всегда была более импульсивной, чем шпион.
«Стефани в порядке?» - спрашивает она, на мгновение успокаиваясь.
«Более чем хорошо, спасибо. Наконец она встала на ноги, помолвлена, если вы можете в это поверить. Павел?'
Пол ей не сын. У Ренате к своей печали детей нет. Пол - ее муж или был; отчасти плейбой среднего возраста, отчасти берлинский издатель.
«Спасибо, Пол тоже отличный. Его женщины становятся моложе и глупее, а книги в его списке - паршивыми. Так что жизнь нормальная. Были ли у тебя другие маленькие любовные чувства после меня? »
'Я в порядке. Я успокоился ».
- Надеюсь, ты все еще с Прю?
'Очень сильно.'
'Так. Ты собираешься сказать мне, почему ты вызвал меня сюда, или мне нужно позвонить своему послу и сказать ему, что наши британские друзья делают неуместные предложения его начальнику станции в лондонском парке? »
«Может, тебе стоит сказать ему, что меня выкинули из службы и я нахожусь на спасательной операции», - предлагаю я и подождите, пока она соберется в своем теле: локти и колени плотно прижаты друг к другу, руки сцеплены на коленях.
'Это правда? Тебя уволили? - требует она. «Это не какая-то глупая уловка? Когда?'
«Вчера, насколько я помню».
«Из-за какой-то неосмотрительной любви?»
"Нет"
«А кого вы пришли спасти, могу я спросить?»
'Вы. Не только ты особенный. Вы множественное число. Вы, ваши сотрудники, ваша станция, ваш посол и группа людей в Берлине ».
Когда Рената слушает своими большими голубыми глазами, вы даже представить себе не можете, что они могут моргнуть.
«Ты серьезно, Нат?»
«Как никогда».
Она размышляет об этом.
«И вы, несомненно, записываете наш разговор для потомков?»
'Вообще-то нет. Как насчет тебя?'