Уильям Александр Герхарди
Полиглоты
1
Я стоял на палубе замершего без движения лайнера и смотрел на мою родину, Японию. Однако же сразу оговорюсь — я не японец. Я вполне себе европеец. И все же, когда я пробудился тем утром и, выглянув в иллюминатор, обнаружил, что судно застопорило ход, и передо мной лежит Япония, коралловый риф, сверкающий в лучах рассвета, я был тронут до глубины души и заворожен, вернувшись мыслями к своему рождению двадцать один год назад в этой стране цветущей вишни. Быстро одевшись, я выскочил на палубу. Легкий бриз ерошил волосы и покрывал рябью воду. Подобно сновидению, Япония вставала предо мной.
Всю прошедшую ночь я следил за приближением волшебного острова. Словно раковины, островки выскакивали по обе стороны от нас, глядевших на них, забывших о времени, словно погрузившихся в транс, — а лайнер упрямо продвигался сквозь теплый ночной июльский бриз. Они появлялись и плыли рядом, как странные видения в колдовском свете, и корабль, убаюканный, точно склонился ко сну. А, пробудившись поутру, я выглянул и увидел скалы — и радость наполнила меня.
Уже перед высадкой в Иокогаме, дожидаясь у борта, мы увидели две маленьких фигурки посередине дороги, с чем-то невероятным на голове, держащих зонтики и осторожно обмахивавшихся веерами. Цвет этих зонтиков и вееров был настолько изумителен, что казался нереальным.
2
И вот мы замерли без движения. Так хорошо, но и так странно. Едва ли не четыре недели назад мы покинули Англию, пересекли Атлантику на борту «Аквитании» и, проведя всего сутки в Нью-Йорке, пустились через все Соединенные Штаты в Ванкувер. Да, я наблюдал за этим «появлением Нью-Йорка», этим «великолепным нарастающим приближением», о котором я читал в одном из романов Герберта Уэллса, и воистину — Нью-Йорк «вставал из моря». День выдался ярчайший; небо было полно жужжащих аэропланов; военные транспорты и крейсеры, большие и малые, с солдатами на борту, выходили из порта и медленно, величественно, с неописуемым благородством, проплывали мимо нас, обдавая «Аквитанию» клубами дыма. Появление Нью-Йорка было возвещено прежде всего нарастающим дружелюбием стюардов. Сутки напролет Атлантика была сурова и неприветлива, и стюарды были так же резки и равнодушны. Сейчас они переменились, словно погода переменила их. Мы так и не увидели знаменитой статуи Свободы, ибо проходили сложную процедуру проверки паспортов в кают-компании и ручались в том, что мы не являемся ни анархистами, ни атеистами, ни двоеженцами, ни личностями, ведущими двойную жизнь. Чиновник из Военного министерства, который должен был встретить нас на пристани и препроводить в Ванкувер, начал пить, едва поднявшись на борт, — в Соединенных Штатах был только что введен запрет на спиртное, — и больше мы его не видели.
Затем последовало небольшое разочарование. Прибыв в Нью-Йорк, я ожидал, что в гостиницу нас отвезет какой-нибудь скоростной супер-автомобиль. Вместо этого появился старый красноносый извозчик на допотопном шарабане, запряженном древним одром, — прямиком из романов Диккенса.
— Ну, как делишки за большой водой? — гнусаво осведомился он в качестве предисловия к обсуждению платы за проезд. И тотчас же диккенсовская иллюзия испарилась. Я ехал по жарким, залитым светом улицам Нью-Йорка, завороженный, привлекая к себе любопытствующие взгляды, повторяя про себя: «Я в Америке! Я в Нью-Йорке!» Ибо до сегодняшнего дня Соединенные Штаты были для меня лишь неодушевленной идеей, ассоциирующейся с картой нового полушария. Теперь громоздящиеся здания и бурлящие улицы были живой действительностью. А летний Бродвей с его новизной, юностью и яркостью расцветок словно бы уходил корнями в саму молодость.
Мой товарищ, кичившийся тем, что знает каждый уголок Нью-Йорка, решил на следующее утро показать мне Пятую авеню; итак, мы спустились в метро и после некоторых расспросов очутились в Бруклине. Когда же поезд уже покидал надменные пределы Пенсильванского вокзала, мы получили первое представление о победоносной Антанте. Нижнюю койку в спальном вагоне занял японец — к невыразимому гневу и возмущению гражданина Соединенных Штатов, который навис над ним, чтобы отвоевать эту привилегию для себя, представителя господствующей белой расы.
— Я — американец, — втолковывал он. — Ты поднимайся наверх — наверх, понял? Я американец.
Японец либо не знал английского, либо очень умело притворялся, что не знает. Он вежливо кланялся, с шипением втягивал воздух, скалился и морщил лицо в улыбке:
— Ха! Ссс! Неузззели? — повторял он. — Ха! Неузззели? Ссс!