Сколько ночей провел я, оплакивая бедных женщин былого, столь прекрасных, столь нежных, столь милых, открывавших объятия и даривших поцелуи, а ныне мертвых! Но поцелуй бессмертен! Он переходит с уст на уста, из одного столетия в другое, от одного возраста в другой. Люди получают его, дарят и умирают.
Это была бесконечная ночь. Я осторожно пододвинул ногу к ее ноге и почувствовал ее лодыжку. Она даже не пошевелилась. Да, она спала, прислонившись к моему плечу.
Вот она вздохнула, попыталась положить голову удобнее на подушку, но потом оставила это дело и открыла глаза.
— Положи подушку мне на колени.
Она положила.
— Так-то лучше.
Закрыла глаза. Я взглянул на часы. Шел четвертый час ночи. Все спали. Потом проснулся Гарри, который спал, положив голову на колени Берте. Пробормотал:
— Вчера поезд ехал, а сейчас остановился.
— Спи, маленький, — прошептала Берта, — спи, дорогой. Ты проснулся посередине ночи. Поезд ехал вчера, и сегодня тоже едет; он остановился только на минутку и теперь будет ехать не останавливаясь. Спи, мой хороший. — Она поцеловала его в лоб. — Спи, маленький. Вот так.
Он закрыл глаза, но через какое-то время снова открыл их и спросил:
— А где Норина обезьяна?
Берта сунула ему тряпичную обезьяну; он закрыл глаза. Но вскоре снова проснулся и громко объявил, что хочет вздернуть эту обезьяну.
Это пробудило остальных, и больше никто не пытался уснуть. Я поднял ставню. Серенький рассвет, показавшись в залитом дождем окне, передразнивал электрический свет. Воздух в купе был тяжелым. Дядя Эммануил зевнул в руку и открыл дверь в коридор. Было прохладно. Женщины приободрились. В игру вступили подушечки для пудры, зеркальца и прочее; глаза и руки занялись делом; приводились в порядок прически и цвет лица; в воздухе повисли ароматы. Ни капли воды все это время. О воде даже не упоминали. О воде не думали! У Сильвии был крошечный оранжевый крепдешиновый платочек — и это было все, чем она пользовалась для туалета. Мне это показалось трогательным. Правда, если бы она пользовалась банным полотенцем или вообще ничем, то мне бы это показалось — уж такова природа любви — равно трогательным.
Поезд мчался в сторону Чаньчу. Показался еще один поезд, и вот они несутся бок о бок: то один обгоняет, то другой, пока пути не развели их, и другой поезд не пропал из поля зрения.
В десять утра поезд в изнеможении остановился в Чаньчу. Я выглянул наружу. Пыльная листва. Китайцы, сидящие на земле и глазеющие на поезд. На перроне продается лимонад и апельсины. Солнечно. Ну и страна! Покой. Расслабление. Все идет своим чередом под этим щедрым, наблюдательным, улыбчивым солнцем. Мы сошли и отправились в гостиницу завтракать.
Перед завтраком тетя Тереза выпила коктейль с вишней на палочке. Стоял славный весенний денек. Мы сидели на открытой веранде и разговаривали.
— Итак, есть ли жизнь после смерти? — вопросила тетя.
— Ответ, — произнес я, — положительный.
— Откуда нам знать? — вмешался капитан Негодяев. — У нас есть так мало, на что можно опереться.
— Вот и причина ни на что не опираться. Учитывая, что все разговоры заканчиваются тем, что жизнь есть чудо, было бы поистине чудесно, если бы чудеса никогда не происходили.