— К завтрашнему вечеру мы увидим огни на английском берегу.
Эта перспектива привела меня в восторг, и тетя — ведь не зря она родилась в Манчестере — тоже пришла в восторг. Она начала читать русский роман о женщине, у которой было шестеро мужей, все живые. Три мужа, ну четыре, — это число еще можно вытерпеть. Но шесть! Это было слишком.
— Я не могу это читать, — сказала она.
— Ma tante, вы относитесь к литературе так, будто делаете ей одолжение, прикасаясь к ней.
— Кстати о литературе, — встряла Сильвия, — ты читал во вчерашней «Дэйли мэйл» статью «Эгоистична ли женская любовь?»
Я кинул взгляд на горизонт.
— Земли не видно? — спросила она.
— Какие-такие испанские корабли? — вопросила тетя Тереза.
Мое знакомство с литературными цитатами стесняет моих родственников.
— Ах, ma tante, ваши выдающиеся качества лежат за пределами беллетристики!
В тот вечер мы дурачились, играли в карты и записывали адреса наших собратьев-пассажиров, всерьез полагая, что мы будем наведываться или хотя бы писать, — когда ранним утром на дымчатом горизонте нам явились берега Англии.
Приближающаяся Англия, словно бы внезапно, содействовала кристаллизации наших планов. Русский генерал решил поехать в Лондон. Он считал, что там должно быть заседание кабинета министров или дебаты в палате общин на предмет того, чем ему заниматься в изгнании.
— Почему бы вам не встретиться с Красиным и поехать обратно в Россию служить новому режиму? — Много чести Красину. Пусть он сам ко мне придет. Если придут они все, то я могу подумать о приглашении.
Генерал полагал, что британское правительство вместе с другими союзниками даст ему свободу передвижения в пределах своих стран и представит в его распоряжение свиту офицеров, по одному от каждой союзнической державы, сопровождать его в поездках по Европе; и он повторно посоветовал мне подать на весьма завидный пост его адъютанта.
— Война окончилась, — говорил он, — и лучшей должности вам не найти. Я буду относиться к вам со всем почтением.
Если же это не получится, то он подумывал зарабатывать на Британских островах предсказаниями, переодевшись Черным монахом из России, с длинными черными ногтями и ужасными тусклыми глазами.
— Мне эта мысль пришла только прошлой ночью. Моей штаб-квартирой будет Бонд-стрит. Ко мне прибегут все светские женщины. Они решат, что я — Распутин. Какого вы мнения?
— Небольшого.
— Я думаю о населении Англии то же, что и Карлайл.
— Это относится к населению любой страны. Если ваше недавнее высказывание следует считать характерным, то оно это докажет.
— Да в Англии столько идиотов, что я заживу там по-царски!
— И полицейские, конечно, не исключение: они достаточно глупы, чтобы вас арестовать.
— Гм, — сказал он и поскреб черными ногтями щетинистый подбородок.
Повисло молчание. Он, кажется, пал духом. Обычный оптимизм оставил его. На секунду он был удручен, оставшись без планов, без надежды.
— Прямо не знаю, что делать, — признался он, глядя на меня тусклыми, отчаянными глазами.
— У вас нет родственников?
— Жена есть где-то, сестра.
— Где?
— Бог их знает!
Отойдя от него, я увидел госпожу Негодяеву, — она стояла, облокотившись на перила. Я не видел ее с самого Коломбо.
— Видите те белые утесы? Это Англия, — сказал я с тайным чувством собственника.
— Да, — ответила она. — Но для нас мало разницы, Англия ли это или Бельгия или что-то еще. Мы сегодня сходим?
— Сегодня, очень поздно, мы бросим якорь, но на берег нам сойти не разрешат до утра, когда будет паспортный контроль.
Мы молчали. Потом она произнесла:
— Теперь остались только мы вдвоем — и, конечно, Маша. Бедная Маша! Ваша тетя сказала, что поможет нам. Она такая влиятельная и авторитетная, поэтому мы не беспокоимся. Нам двоим много не надо. Нам уже некого учить. — На ее глазах показались слезы.