Я смотрел мимо.
Англия, моя Англия!
Хоть мы ожидали этого с нетерпением, нас, тем не менее, захватило врасплох. Пассажиры внезапно перестали интересоваться друг другом и переключили все внимание на багаж. Все пробрались в трюм и принялись открывать и закрывать сундуки и мешать своим товарищам (как мужчинам, так и женщинам). Все стали занятыми, отстраненными и довольно раздражительными, тогда как стюарды — подчеркнуто вежливыми и обязательными. Всяк думал о том, чем заняться в ближайшее время: а ближайшее время имело мало или вообще никакого касательство к ближнему своему. К обеду выглянуло солнце, но после обеда снова скрылось за тучами.
В четыре часа, когда пароход еще не замедлял хода, прибыли на катере паспортные и карантинные чиновники и, как пираты, вскарабкались на корабль еще до того, как порт возник в поле зрения. Белые утесы сейчас были уже ясно видны.
— Мы, скорее всего, сегодня высадимся.
— Скорее всего, наутро, — сказал Скотли. — Когда пароход прибывает в порт, он еще битых шесть часов гудит и прилаживается. Навигация, я полагаю! Ха-ха! — загоготал он громко. — Очковтирательство, вот что это такое! Специально, чтобы вас надуть. Не хотят, чтобы вы вот так просто ушли с мыслью, что навигация — такая простая вещь, — а ведь так оно и есть! То же, что подать прошение о выдаче паспорта и подобные дурости. Все делается, чтобы произвести на вас впечатление. И тут так же. Будьте уверены, мы проваландаемся здесь до самого утра вместо того, чтобы зарулить в порт, как на такси.
— В России, — заметил я, — кучер нахлестывает лошадь и на предельной скорости осаживает ее у крыльца. Это считается шиком.
— Знаю. С машиной такое не сделаешь.
— Ну, я знавал одного лейтенанта-француза, который делал такое в России.
— Осел, сгубил все шины!
— В том-то, — заметил я, — и заключается вся пикантность.
Скотли тяжело кивнул, точно удивляясь, куда катится мир. Он знал, куда тот катится. В нем не было ни пессимизма, ни сомнений, ни бездействия. Он вернется в Аргентину на свою железную дорогу; отправится на канадские золотые прииски; организует компанию по развитию владивостокского порта и заработает кучу денег, а потом уйдет во внутреннюю и внешнюю политику, будет выкрикивать речи на митингах под открытым небом, строить мосты, бурить нефтяные скважины, осваивать леса и угольные месторождения и сравняет весь мир с землей; он… да он перевернет весь мир вверх тормашками и встанет на него, жестикулируя и авторитетно разглагольствуя. Он… Однако, слушая его, я был уверен в том, что, чем бы он ни занялся, он упустит главное.
Унылый день склонялся к закату, нас обгоняли небольшие волны, и «Носорог» двигался к одной-единственной точке в Англии, словно стрелка компаса к Северному полюсу. Уже показались слабо мерцающие огни побережья. И все же «Носорог», покачиваясь, шел.
Около шести, когда берег был чуть ли не на расстоянии вытянутой руки, а пароход двигался без остановки, и стюард застегивал гамаки в каюте, я поднялся на палубу. В мраморной кают-компании, на «тупом конце» корабля, восседали паспортные и карантинные чиновники и, точно инквизиторы, чинили суд над «чужестранцами». Русский генерал, капитан Негодяев и его жена выглядели беспомощно, как мушки, попавшиеся в паучьи тенета. Мы — в том числе коммодор — надели форму и, в качестве британских подданных, заняли привилегированные места у входа в кают-компанию, тогда как к задней его стене согнали «чужестранцев», словно заложников во время осады, заставляя их отвечать на разные гипотетические вопросы, позорные и несправедливые, прежде чем тоже пустить их на землю обетованную.
Мы были совсем близко. Англия лежала перед нами, зеленый остров с домами, людьми и парками. Мы были за пределами гавани, только еще входили в нее; корабль качался с бока на бок, неуклюже поворачивался, пробираясь в гавань, и сипло, отвратительно гудел; из труб поднимались столбы черного дыма, прямо в моросящее дождиком небо. Человек за штурвалом приказал человеку внизу застопорить машины; корабль остановился; потом машины снова заработали. И, точно как и было предсказано, мы «валандались» у самого входа в гавань. Все судовые офицеры заняли свои места; только врач, чья работа была закончена, праздно стоял у люка, попыхивая сигаретой. Еще очень долго корабль переваливался с боку на бок, издавая гудки и поворачиваясь как будто совсем без цели, а мы стояли у перил, стараясь сохранить равновесие, пока, наконец, пароход, тяжело накренившись, не вошел в гавань. Мы шли мимо волноломов, вдоль длинной, широкой ограды Саутгемптонского порта, между двух рядов зеленых лужаек, и тут машины, точно сдавшись, остановились, и огромный пароход, бесшумно проскользив немного по инерции, бросил якорь.