Чуял это и Чехов в англичанах. Недаром декадентское действо Треплева обязано не только Метерлинку, но и тому английскому источнику, на который указал проницательный Н. А. Коварский в статье «Герои “Чайки”», — поэме Эдвина Арнольда “The Light of Asia” («Свет Азии»; «Тайна смерти» — в русском переводе, напечатанном в том же номере «Северного вестника» за 1892 год, что рассказ Чехова «Жена»). «Вот текст из Светасваторы священной: / Кто он? Единый Безразличный Бог, / Причина вечная единства мира / И бесконечного разнообразья, / Начало и конец созданий всех, / Он, Брама, нам дающий свет познанья. / Незримый дух — он проницает все, / Все атомы; он светится для мира, /И в пламени. И в солнце, и в луне. / <…>/ Он есть мужчина, женщина, девица / И юноша, младенец и старик, / Он всё, что есть: пчела, и тигр, и рыба, / Он птица, дерево, цветок, трава…» Вот откуда пришли треплевские «Люди, львы, орлы и куропатки, рогатые олени, гуси, пауки, молчаливые рыбы…». Характерно, что статья Коварского не запомнилась. Покойный А. П. Чудаков, комментировавший пьесы Чехова для академического издания, был удивлен, когда я ему показал ее в сборнике к 80-летию Н. Ф. Бельчикова (1971).
У нас нет не только контрастной, но даже и сравнительной истории английской и русской словесности. В обозримом будущем ее и не предвидится: старое сравнительное литературоведение ушло, а новое не занято широкими сопоставлениями, образец которых я вижу в таких статьях С. С. Аверинцева, как «Греческая литература и ближневосточная «словесность»». Поэтому благодарная тема «Чехов в Англии» представлена в специальном томе «Литературного наследства» о Чехове и мировой литературе довольно бессистемным набором фактов и выводов; я нахожу, что «беглый взгляд» В. В. Хорольского на английскую рецепцию Чехова, опубликованный в «Вестнике Воронежского университета» за 2004 год, интереснее, во всяком случае там, где автор обращается к первоисточникам.
Между тем некоторые литературно-исторические параллели и контрасты сразу бросаются в глаза, если обратиться к концу 1910-х и началу 1920-х годов, когда Чехов триумфально вошел в круг английского чтения и стал учителем не только новичков в литературе, но и таких прославленных авторов, как Шоу. Вот одно сопоставление для примера. Как молодые «серапионы» ополчились против «бессюжетности» русского повествования — по сравнению с напряженным и неожиданным западным, особенно англо-американским сюжетом, — так англо-американские авторы в ту пору стали перенимать изысканную повествовательную вялость и неожиданную описательную наглядность туманных и медлительных русских художественных построений, видя в них желанную и неуловимую «живую жизнь». Как прежде нервное многоглаголание Достоевского, невозмутимая краткость Чехова потребовала не только переводчиков с языка на язык, но и с одной системы обычаев, ощущений и оборотов мысли на другую.
Неожиданным посредником стал молодой английский искатель приключений, дипломатический переводчик, офицер и начинающий автор, родившийся в России.
Статей о Чехове было в Англии к началу 1920-х годов уже много, но первую монографию “Anton Chekhov. A Critical Study” (Лондон, 1923) написал Вильям Гергарди (William Gerhardi, В. А., В. Litt., Охоп). В России он практически не известен, и когда его упоминают в обзорных работах о Чехове, то пишут «Джерхарди». Действительно, так обычно произносится его фамилия на английском языке, но родился он в России в 1895 году, учился в Анненшуле, по-английски всю жизнь говорил с неуловиморусскими интонациями, и принадлежавшая его семейству ткацкая фабрика на Выборгской набережной называлась «Российская бумагопрядильная мануфактура К. В. Гергарди». Так будем звать его и мы. Читатель не найдет ни Гергарди, ни Джерхарди в русских литературных энциклопедиях. Зато в «Оксфордском сопроводителе по английской литературе» (“The Oxford Companion to English Literature") он заслужил больше места (36 строчек), чем Конан Дойл (32). О его сюжетах говорится: «смесь комедии с трагедией, событий исторического значения — с полнейшей человеческой заурядностью»; о мире, в котором действуют его герои: “an oblique, lyrical, inconsequential world" («косвенный, лирический, непоследовательный»).
В начале 1920-х годов интерес к России, преходящим памятником которому был тот сборник военного времени, о котором уже говорилось, сильно возрос: требовалось объяснить, как и отчего «набожная и поэтическая русская душа» вдруг переменилась. Поэтому первый (и, как считает его биограф Дайдо Дэвис, лучший) роман Вильяма Гергарди «Тщетность» (“Futility”), пришелся ко двору. Содержание его вкратце таково.