Когда все закончилось, я подозвал извозчика и, помогая Сильвии забраться внутрь, ступил в канаву. «Азия!» — выругался я. И по пути домой у меня было противное ощущение: мокрый носок в левой туфле, что означало, разумеется, что я подхвачу простуду. В году пятьдесят две недели, и в течение тридцати из них у меня был насморк. И, конечно, так оно и случилось.
Дома я нашел телеграмму: «Сожалею недоразумении, тулупы не заказывались. 50,000 меховых шапок. Организуйте транспортировку и возвращайтесь шапками. Срочно».
19
Бывает время, когда, напитав разум и душу идеями наших наиболее обещающих эволюционистов, я неожиданно переживаю рецидив духовности и начинаю думать, что, в конце концов, человеческие существа — это просто раса двуногих крыс, и что судьба человека не особенно много значит. Так я размышлял, вспоминая о 50,000 меховых шапок, предназначенных для 50,000 солдат, которые были направлены их командирами на восстановление в стране «закона и порядка» и соответственно на обеспечение непрерывности нашего славного человеческого рода. Эти глупости родились в голове сильных молчаливых мужчин, мужчин «без глупостей». Крысы, думал я, 50,000 крыс в меховых шапках, мешки плоти и болезней, тюки непоследовательных убеждений, алчные звери. Крысы вылезли из своих нор и начали охоту друг на друга. Все по собственной глупости. Крысы, думал я, крысы.
В гостиной я обнаружил русского офицера, которого до этого встречал, насколько мне подсказывала память, в местном цензурном департаменте. Офицер был и вправду похож на крысу, вставшую на задние лапки, — крысу в хаки. При моем приближении он щелкнул каблуками и представился — капитан Негодяев. Вот так ключ к личности! По-английски эта фамилия звучала бы Подлтон или Мерзавсон, — довольно зловеще. Между тем капитан Негодяев был человек кроткий и подобострастный, покорный и очень робкий, хотя о нем поговаривали, что он издевается над женой. У него был длинный продолговатый череп, покрытый редким желтоватым волосом, чахлые усики над ртом, обрамленным морщинами, и глаза, в которых было такое выражение, словно он стянул чьи-то запонки и теперь боялся разоблачения. Его подбородок был выбрит — в смысле, в те дни, когда этот подбородок брили; в другое время можно было предположить, что капитан вряд ли к этому стремился. У него была деревянная нога, которую он любил выдавать за почетное военное ранение. Однако все знали, что во Владивостоке он, поскользнувшись, упал с трамвая и сломал левую ногу, которую впоследствии пришлось отнять из-за начавшегося заражения крови. Его платок был всегда нещадно надушен, и когда он доставал его, чтобы высморкаться, в воздухе повисал всепроникающий аромат.
— У меня две дочки, — говорил он тете Терезе. — Маша и Наташа. Маша замужем и живет со своим супругом, Ипполитом Сергеевичем Благовещенским. А Наташе семь лет, и она с матерью в Новосибирске. Мне бы так хотелось, чтобы они приехали в Харбин. Но в городе огромные трудности с жильем. Я сам живу в железнодорожном вагоне. По счастью, он стоит недалеко от места моей работы — цензурного департамента, как вы изволите знать.
— Послушайте, — сказала тетя Тереза, — когда в мае наши друзья Вандерфанты вернутся обратно в Бельгию, почему бы вам не заселиться к нам? У нас предостаточно свободной площади.
Капитан Негодяев развернул носовой платок. Я автоматически развернул свой и прижал его к ноздрям — чтобы не задохнуться.
— Был бы несказанно рад, — произнес капитан, неловко поклонившись.
Но мои сроки подходили к концу. Однажды утром, спустившись вниз, я обнаружил, что передняя доверху забита меховыми шапками, и Берта ворчала и ругалась, потому что они мешали проходу.