— Больше шестидесяти процентов населения неграмотно. Россия еще не созрела для Учредительного собрания. Единственное спасение — царь.
Доктор Мергатройд как будто собрался возразить. Но тут тетя Тереза заметила, что у нее есть все причины полагать, что крестьяне приветствует возвращение царя.
— Они говорят: «Верните нашего царя», — произнесла тетя Тереза точно от лица крестьян, хотя не встречала ни одного после того, как двадцать лет назад покинула Россию, и потому не могла основываться на личном опыте.
Тут доктор Мергатройд сообщил, что не поддерживает императоров, хоть и не против империализма, когда он «демократический». И генерал с потрясающей логикой ответил, что, на его взгляд, большевикам (каковое имя он снабдил кучей красочных эпитетов) должны противостоять все истинные демократы, и что он, генерал Пшемович-Пшевицкий и ему подобные, будут противостоять им, потому что они именно то, что он описал с помощью кучи красочных эпитетов; и в своем противостоянии большевикам он и ему подобные встанут на одну платформу с демократами, чью демократичность они ненавидят почти так же, как автократию большевиков.
И вот этот неисправимый генерал, которому ни один урок революции не пошел впрок, собирался, как все люди его пошиба, применить в будущем к своей стране те же принципы, которые погубили ее в прошлом. Царское правительство отказывало народу в самоуправлении на том основании, что народ неграмотен; и оно отказывало ему в образовании на том основании, что у народа нет никакого самоуправления. Так что народу было отказано в обоих благах на том основании, что народ «доволен тем, что есть».
— Вы не понимаете России, — убеждал генерал. — Народ не способен управлять собою. Он до этого не дозрел. Представляете ли вы себе ужасающий гнет, невыразимый хаос и мучения страны, управляемой необразованными рабочими, неграмотными крестьянами? Результат вам известен. Это большевизм.
Вымолвив это ужасное слово, он остановился, чтобы увидеть его эффект на лицах слушателей. На всех было написано замешательство. Однако я отважился заметить:
— Если таков ужасный эффект невежественности и неграмотности, почему, осмелюсь спросить, правительство отказывало народу в необходимом образовании и просвещении?
Генерал поглядел на меня с безграничной жалостью.
— Дорогой мой капитан, — возопил он, — у нашего правительства было достаточно разумения, чтобы распознать опасность излишнего образования для людей, склонных к автократической форме правления. Оно осознало, что дать образование массам значит возбудить в них недовольство. Оно было право. Результаты это доказали.
Тетя Тереза выразительно кивнула, потому что именно такие вещи находили ее понимание.
— То, что вам нужно, — произнесла она с убежденностью, — это честный человек. Русские — апатичный народ. Им безразлично, кто ими управляет, покуда у них есть еда и одежда, и они… счастливы.
Насчет этого генерал — в чем он с улыбкой признался — не был особенно уверен, но и не хотел, чтобы мы оставили его с мыслью, что он махровый реакционер. Отнюдь. Мы должны идти в ногу со временем. Он — всецело за умеренность. Он находится (если определять его политику) в середине, между анархией слева и анархией справа, — центристская партия, какой объяснил, придерживаясь старых разумных идей национализма и чести. Да. Генерал считал, что народное образование все же может внедряться осторожно и умеренно, и когда-нибудь — кто знает? — появится Учредительное собрание и все, что под этим подразумевается.
— Однако сейчас, — произнес он живо (откладывая недобрый час, который если и придет, вернее, должен когда-нибудь прийти, но, Господи, пусть придет завтра), — сейчас, — он взял нож для разрезания бумаги, — об этом нечего и думать — это полная сдача большевикам! — И он с треском опустил нож на стол.
И вот тут, наконец, вступил доктор Мергатройд. Цена образования была взвешена и найдена легкой, полезность самоуправления сведена до подобающего уровня, ценность обоих уравновесила друг друга так, чтобы их фактически отмести, — и освободилась дорога для его любимой теории, изложить которую пришло самое время.
Этой любимой теорией был союз православной и англиканской церквей. Это была его навязчивая идея, суть и цель всей его жизни. В течение тридцати лет и даже больше он приставал с этой устаревшей идеей к архиепископам, епископам, патриархам, архимандритам, митрополитам и прочим святым отцам обеих стран. Личностью доктор Мергатройд был исключительно неопрятной, растрепанной и взъерошенной, а чтобы доказать свою несомненную связь с этой страной, он одевался в стиле русского мужика. Враги называли его «единственным англичанином, который никогда не мылся», и его выделяла настырность, редко встречающаяся даже у корреспондента. У него не было ни стыда, ни совести. Он являлся к королям и императорам, премьер-министрам и послам, главнокомандующим и разного рода религиозным энтузиастам — и проповедовал им союз православной и англиканской церквей. Реакция многих обнадеживала, другие были просто учтивы, но он считал эту теорию коронным фактором мировой политики, краеугольным камнем ситуации в России, ее коренным вопросом. Если и было что-то, что могло соединить две страны или предотвратить войну или способствовать торговле или уничтожить большевизм или спасти мир от всяческого зла, — это был, по его убежденному мнению, союз православной и англиканской церквей. В своей рассеянности ему как-то не приходило в голову, что грандиозная идея политического господства через посредство религии умерла навсегда вместе со светской властью папы, и что, как бы ни был обычный современный англичанин озабочен вопросами англиканской веры у себя в стране, православная вера волновала его не более, чем обычного русского — англиканская церковь, если он вообще слышал когда-нибудь об ее существовании. Но доктор Мергатройд был рассеян до такой степени, какая простительна только профессорам. Если вы говорили ему в любой час дня, что он уже пообедал, он хмурился и после длительных раздумий говорил: «Да, возможно, вы правы. Да, разумеется, вы правы. Я, должно быть, уже пообедал. Да, я уже пообедал. Да, да, да, да». Однако он никогда регулярно не питался, вернее, не питался вообще. Он просто не ощущал в еде необходимости. Он говорил: «Все, что мне нужно, это немного табаку».