— Твои забытые кузины, — представила тетя Молли.
— Какая из них какая? — спросил я, нагибаясь и целуя их мокрые губы.
— Это Бабби — темненькая. А светленькая — Нора, наш поскребышек.
— И сколько же лет Норе?
— Два с половиной годика, — ответила та за себя.
— Сколько же у вас всего детей, дядя Люси? — спросил я.
Он принялся считать на пальцах, но скоро сбился о счета. Он был женат несколько раз. И нажил так много.
— Погоди-ка секунду, — сказала тетя Молли. — Я приведу Гарри.
Я подождал, и вскоре за дверью послышались приглушенные увещевания и упрямое шарканье.
— Гарри! — уговаривала тетя.
— Нет! — говорил тот, упираясь и отбиваясь. Но она втащила его за руку, смущенного, сопротивляющегося, и поставила передо мной — четырехлетнего голубоглазого мальчугана.
— Это Гарри, — представила она.
Он был страшно робкий; он видел мой снимок в военной форме и испугался шпаги. Но, когда мы остались вдвоем, он вскоре оживился и принялся рассказывать мне о том, как на его глазах автомобиль переехал собаку.
— Бедняга, бедняга! — повторял он. — Вся в крови. — Но почему ты не хотел со мной увидеться?
— Потому что я не знал, какой вы.
— Ну и как, я лучше, чем ты думал, или хуже?
— Не, я думал, вы более хуже.
— Поиграем у меня в комнате? — пригласил он под конец.
— Нет. Я… тебя боюсь.
Он посмотрел на меня ободряюще.
— Почему вы меня боитесь? Я хороший. Вот и все. А коров вы тоже боитесь?
Мы посетили другие комнаты. И только тут я понял, что означает пустить дядю Люси в нашу квартиру. Его сопровождал целый выводок замужних дочерей, их мужей, нянь, невест и прочих родственников и свойственников. Я сталкивался с поразительно красивыми девицами, которые оказывались моими дотоле незнакомыми кузинами, с мальчишками всех возрастов, с младенцами и сосунками, со взрослыми мужчинами и женщинами, и все они, как я осознал, приходились мне близкой родней, и все носили ту же самую огорошивающую фамилию. Помимо всего прочего, тут был дядин старший сын, пейзажист, многообещающий молодец лет тридцати девяти, который много говорил и пил, но мало рисовал. Их знание английского было разное. Малыши, у которых были английские няни, изъяснялись свободно. Те, что постарше, говорили с трудом. И это была вина их отца. Дяде Люси не передалась страсть дедушки Дьяболоха путешествовать; он нигде не был. С момента появления на свет в Манчестере он не выезжал за пределы России. Единственные англичане, с которыми дядя Люси знался в России, были ланкаширские рабочие и механики, называвшие себя "инженерами", — в России под этим подразумевается высшее образование. Но поскольку выпускники русских технических школ обладали меньшей тягой к машинерии, чем английские механики, требование англичан называться инженерами имело под собой некоторые основания. Эти английские механики не произвели, однако, на дядю Люси впечатления лоска или образованности, и он отправил своих сыновей учиться в Швейцарию и Германию — страны, о которых у него было наивысшее представление, — и они вернулись оттуда с дуэльными шрамами на щеках, усыпая речь немецкими словами. И когда тетя Тереза приветствовала их словами: «Как поживаете?», то один ответил: «Очень мило», а другой: «Очень замечательно».
Разными способами эти люди и их пожитки были перевезены к нам. В передней я увидел Нору. Она торчала там — грибочек под грибной шляпкой. Маленький ходячим грибком она мне показалась, выросшим в темноте, — когда дядя Люси не смотрел. Детские пальто и валенки были свалены в передней, а из квартиры доносился топот — это дети носились по комнатам. Кроме того, там был еще полуторагодовалый мальчик, двоюродный внук тети Молли, по имени Тео, с длинными льняными кудрями, который, завидев Дона, догнал его и потянул за хвост.
Я съездил на работу и вернулся к обеду. Но за этот короткий промежуток времени наша квартира превратилась одновременно в орущий детсад и базар.
Повсюду было больше человеческих существ, чем кроватей, стульев и диванов вместе взятых, и, вставая, приходилось быть аккуратным, чтобы не наступить на какого-нибудь развалившегося на полу маленького Дьяболоха. В гостиной, куда набилась куча родственников, стоял невероятный галдеж. Капитан Негодяев стоя разговаривал с дядей Люси, который слушал его, наклонив голову и приложив к уху слуховую трубку. Дядя Люси в свое время был немножко демократ, и когда пришла революция, то приветствовал революцию. Но когда революция в своей эволюции лишила его собственности, он решил, что революция была ошибкой. Капитан Негодяев тоже считал, что революция была ошибкой, и получилось так, что общим между дядей Люси и капитаном Негодяевым было то, что они считали революцию ошибкой.