Выбрать главу

Потом пришла она. Она молчала; только встревоженно встала в дверях. Я тут же запер их, потом повернул ключ еще раз, почувствовав, что мы вдвойне в безопасности. Они приложила пальцы к губам:

— Тс-с! Если кто-нибудь постучит, тебе нужно будет спрятаться в тот шкаф, дорогой, потому что мне нужно будет открыть.

— Хорошо. Я спрячусь в тот шкаф, милая… я спрячусь в него, — мягко согласился я. Ибо более, чем всегда она была в моей душе.

Мы живем в мире англосаксов. Если бы я писал это на языке прекрасной Франции, я бы писал с мопассановской, поистине невероятной откровенностью. Но мы, как я уже сказал, живем в мире англосаксов — в мире осознанной сдержанности. И все же я ощутил острый восторг первого прикосновения. Сила мощнее нас бросила нас навстречу друг другу: сила, рожденная от сгорания элементов за пределами нашего понимания. Мы были охвачены трепетом, лишились дыхания. Стоя позади, испытывая ее милый вес на себе, я целовал ее в теплую впадину плеча, и она откидывала голову. Игриво:

— Я твоя жена?

— Да.

Ее глаза темно, словно вечерние воды, мерцали, когда я нагибался над нею; я даже видел в них, свое отражение, воротник цвета хаки и галстук, сбившиеся в стремительности нашего объятия: и эти воды напомнили мне Оксфорд, хотя на самом деле это был темный канал за Ворстерской стеной, вдоль которого в те дни я имел привычку прогуливаться. Почему эти образы вторгаются в нашу жизнь, даже когда мы сливаемся в поцелуе? Почему воображение наше скитается так беззаботно? Сможем ли мы завладеть чем-то целиком и полностью, чтобы уже не отпускать?

Я опустился и поцеловал ее колени.

— Эти славные китайчата! — Мне казалось, что я допущен посетить частное собрание Королевской академии. Я чувствовал себя окрыленным. Я простил Гюстава. Простил целый мир. — Это, должно быть, ручная работа.

— Ну конечно.

— Почему «конечно»?

— Ты такой глупый, дорогой.

— Почему?

— Генерал достал их в Токио.

— Благослови его Господь! — воскликнул я, обнимая ее. Меня переполнил бесконтрольный прилив благодарности. Я был благодарен всему свету. Гюставу было указано на его место. Все было прекрасно в этом лучшем из миров! Все-таки есть Господь на небесах!

— Они продержались долго, — заметил я.

— Они крепкие.

— Благослови его Господь — генерала, — произнес я с излишней сердечностью.

— У маман они без китайцев; зато цветочки есть, тоже вышитые.

— Я их знаю, — сказал я и глупо покраснел — как будто проболтался. Так глупо — ибо никому в здравом уме не придет в голову заподозрить, что мои отношения с теткой заходят дальше обычной сердечности.

— Кто бы мог подумать… другая пара… твоей маман… видели другие дни?

Я наклонил голову в немом почтении. Тихий ангел пролетел. — А, ну что ж…

Но когда она приблизилась, ее рубиновые губы, вся незапятнанная белизна ее кожи, я подумал… мне пришла в голову клубника со сливками. А в груди росло сокрушающее чувство благодарности, благодарности за всю ее неизменную верность. Она пришла моей долгожданной невестой, без притворных протестов, принимая как должное все возможные последствия нашей любви. Больше всего меня поразило то, что она отдалась весело, со смехом, словно веселье было в самой природе наслаждения. Она выглядела отрадно — у нее был праздничный вид. С ее лица не сходила улыбка. Полагаю, она отлично проводила время: и не менее того, потому что считала, что благодаря ей я отлично провожу время тоже. А я любил ее. Эти волшебные тайны: выпуклости и вогнутости вечно привлекательного женского тела! Вихрь, сон, транс. Ее теплые мягкие волосы рассыпались по белой подушке; темно-каштановые с золотом в лунном свете. Я серьезный молодой человек, интеллектуал, но признаюсь, что познал вкус к существованию. Она была прекрасна, страстна. И я тоже не зря зовусь Дьяболох. Мой дядя был трижды женат и не мог сосчитать своих детей на всех десяти пальцах. У отца, по рассказам тети Терезы, были бессчетные любовные интрижки. Вам уже известен рекорд дяди Эммануила. Дядя Николас был рожден в романтических обстоятельствах. Признаюсь, что во мне течет не их кровь. Тем не менее, я чувствовал непомерную гордость и радость. Сжимать в объятьях трепетное юное тело, теплое мягкое женское тело цвета слоновой кости, тело известной, признанной красавицы, — такое наслаждение, доложу я вам, которым не следует пренебрегать даже интеллектуалу.