- Итак, долой скуку, - провозгласила она. - И да здравствует веселье.
- Трижды виват, - поддержал ее Кин и, пригубив вина, снова покосился на голограмму с танцующим чудищем.
- Я вижу, вас заинтересовал мой Харашну, - промолвила Стасия так, словно речь зашла о домашнем зверьке. - Это мой бог.
- Он выглядит довольно импозантно, - признал Кин. - К стыду своему, я о нем практически ничего не знаю.
- Харашну властвует над миром, ибо он есть средоточие наслаждений.
- Интересная формулировка. Правда, я не совсем понимаю, при чем тут черепа в таком случае.
- Наслаждение и гибель всегда идут рука об руку, - расширив глаза, вполголоса заявила женщина.
Как только разговор коснулся клыкастого божества. Кину почудилось, что в безупречном облике Стасии вдруг прорезалась тень тщательно скрываемого безумия. Впрочем, решил он, истовая религиозность всегда представляет собой разновидность тихого помешательства.
- Но ведь вы сегодня, помнится, сказали, что не боитесь гибели, - заметил он.
- Да, это так.
Отпив из бокала еще один маленький глоток, Стасия воззрилась на своего гостя не без некоторой снисходительности, словно взрослый человек на любопытствующего ребенка.
- А еще вы сказали, что есть вещи куда страшнее, - продолжил заинтригованный Кин.
- Верно.
- Могу ли я узнать, какие именно вещи вы имели в виду?
Все с тем же снисходительным видом женщина повертела в руке недопитый бокал и поставила его на столик.
- Видимо, вы считаете, что нет ничего страшнее смерти, - сказала она.
- Все так считают.
- Ошибаетесь, - мягко возразила Стасия. - Я так не считаю. Значит, уже не все.
- Интересно бы узнать почему?
- Потому что смерти нет.
- Тогда что может быть страшнее смерти? - с искренним недоумением спросил Кин.
- Жизнь.
Откинувшись на спинку кресла, Кин немного помолчал, переваривая услышанное.
- Может быть, я чего-то не понимаю, - проговорил он. - Но ведь если смерти нет, жизнь бесконечна.
- Именно это и есть самое страшное.
- Как я понимаю, это нечто вроде символа вашей веры?
- Нет, это мое собственное убеждение. Хотя оно вполне согласуется с учением Харашну. - Наклонившись вперед, Стасия взяла из коробки конфету в виде сердечка, откинулась на подушки и откусила половинку своими мелкими ровными зубами.
Продолжать эту религиозно-философскую дискуссию было бы совершенно не к месту. Потягивая вино из бокала, Кин старался понять, почему под ложечкой холодным комком засело неотвязное предощущение беды. Интуиция подсказывала ему, что Стасия пригласила его к себе далеко неспроста.
Может быть, он преждевременно вообразил себя хозяином положения, которому нечего больше опасаться. А между тем ситуация еще далека от разрядки, для него вполне могли припасти какой-нибудь грязный трюк из арсенала политической полиции, вроде внезапного появления ее любовника и драки с непредсказуемыми последствиями. Или она в решающий момент начнет визжать, царапаться и звать на помощь, а когда в комнату ворвутся соседи, заявит, что Кин пытался ее изнасиловать.
Так или иначе, следует быть начеку, и если это какая-то поганая ловушка, то тем, кто ее расставил, несдобровать. Посмотрим, кто кого переиграет, рассудил Кин. Если угрожает провокация, то лучшая тактика - вести себя как ни в чем не бывало, быть самим собой без малейшего наигрыша. А там видно будет.
Он хотел бы заговорить с ней о переданной ею утром предостерегающей записке, но этого делать не следовало, поскольку комната, безусловно, прослушивалась.
- Я включу музыку, если вы не против, - прервала затянувшееся молчание Стасия. - Что бы вы хотели услышать?
- Всецело полагаюсь на ваше усмотрение.
Она взяла с полочки у изголовья тахты крохотный пульт униплейера и нажала кнопку.
- Вот, послушайте, это Стенжелл.
С первых же тактов Кин узнал свою самую любимую мелодию - анданте из третьего струнного квартета. Широко взмыли первые такты, дохнуло весенней свежестью и потаенной грустью. Так вот откуда доносилась эта музыка позавчера, сообразил Кин.
- Потрясающе, - сказал он. - Вы тоже любите эту вещь?
- Почему вас это удивляет?
- Не удивляет, что вы, я просто обрадовался. По-моему, это одна из самых безыскусных и гениальных мелодий на свете.
Он умолк, зачарованный знакомыми переливами основной темы, ее щемящие ноты плавно кружились в багровом пряном сумраке.
- Знаете, на что это похоже? - спросила вдруг Стасия. - Мне всегда казалось, что так плачут звезды.
- Рискую показаться банальным, - ответил он, вслушиваясь в мерную струнную капель. - Но у меня эта музыка ассоциируется с ранней весной.
- Вот его знаменитая Третья Космическая мне не так нравится, - призналась она. - В ней Стенжелл совершенно непохож на себя, как будто ее писал другой человек.
- А я ее очень люблю. Это тоже Стенжелл, хотя в совершенно другой манере. Мощная, величественная вещь.
- По-моему, он был настоящим гением, - задумчиво сказала Стасия. - И зачем только его втравили в такую грязь?.. Знаете, я думаю, он умер от позора.
- Вне всякого сомнения, - подтвердил Кин.
Между тем он знал неприглядную правду. Началось с того, что второй секретарь посольства Конфедерации на Демионе, он же секунд-офицер внешней разведки Энзер, стал перебежчиком и сделал ряд заявлений для имперской прессы. Одно из самых сенсационных разоблачений касалось Стенжелла, которого сам Энзер завербовал еще в бытность того безвестным студентом консерватории. Разразился бешеный скандал, газетчики наперебой изощрялись в оскорблениях, даже мировую известность композитора ухитрились преподнести как дутую славу, созданную усилиями тайной полиции, всячески пестовавшей своего сексота. Что было, разумеется, полнейшей ерундой, поскольку среда творческой интеллигенции кишела осведомителями, и Стенжелл являлся в этом отношении скорее правилом, нежели исключением. Но, в отличие от остальных, ему не повезло, тайное стало явным, и началась оголтелая травля.