После Савчука выступил заряжающий Усачев, солдат первого года службы. Честный, простодушный парень с темными пятнышками от угрей на лице, он сильно волновался. Коротко и шарообразно остриженные волосы на его темно-русой голове стояли дыбом. Он говорил не очень складно, с паузами:
— От Гурьяна только и слышишь: вкалывайте, салаги, а мы свое уже отслужили… Пойдем, салага, в столовую, кефиром угощу, потом отработаешь за меня на кухне. — Пауза. — А я в колхозе хребтил до армии. Да… И мне уже повестку принесли. Да… А трактор я не бросил: пахота осенняя шла.
— К чему вы клоните? — спросил Адушкин, когда оратор сделал очередную затяжную паузу.
Вопрос помог Усачеву сформулировать свои мысли.
— К чему?.. Что как там трудятся до последней минуты, так и в армии надо служить до последнего дня. А не кричать за полгода вперед по-куриному, что ты яичко снес. У меня все.
В выступающих не было недостатка, и виновнику пришлось выслушать немало язвительных, осуждающих слов. Наконец дошел черед и до него.
— Нам хотелось бы знать, как вы сами расцениваете свой поступок, и как думаете вести себя дальше, — молвил Адушкин, обращаясь к Виноходову.
В наступившей тишине тот поднялся, явно рисуясь под многими, нацеленными на него взглядами. На чернявом лице читалось презрение ко всему происходящему.
— А мне нечего сказать! Кончайте, надоело слушать.
Это был вызов, и комсомольцы почувствовали сразу.
Установилась наэлектризованная тишина. Затем по рядам собравшихся прошло какое-то решительное движение.
— Брось хорохориться, Гурьян! — предостерег его Индришунас.
А Савчук насмешливо обронил:
— Ишь поднадул губы, распрындился!
Послышалось еще несколько возмущенных замечаний. У председателя собрания заметно посуровело лицо, напряглась кожа на лбу.
— Тихо, товарищи! — потребовал он, поднимаясь. — Это не каприз — это оскорбление, пощечина всем нам. — Адушкин помолчал, обводя взглядом лица танкистов. — Да, это пощечина! И мы требуем, чтобы Виноходов сейчас же извинился.
Забияка выпрямился, воинственно расправив плечи, заговорил с саркастической насмешкой:
— Большой привет с большого БАМа! Вы шпыняли меня, как пацана, осмеяли, а я перед вами же буду извиняться! Хорошенькое дело придумали. Развели тут детский сад. — Он раздраженно дернул плечами и отвернулся к окну. Дескать, вот как презирает всю эту воспитательную канитель.
Короткие брови сержанта Адушкина плотнее сошлись на переносице, в голосе захмурилась угроза:
— Еще раз требую: извинитесь за нанесенное всем оскорбление!
— А я не буду! — кликушески изломался солдат. В глазах, устремленных на комсомольского вожака, был вызов. — Сказал, не буду, и точка. Что вы мне сделаете? Ну что?
— Ведите себя прилично, Виноходов! — вмешался Чугуев, и осуждающе покачал головой. — Не забывайте, где вы находитесь.
В ленкомнате нарастал ропот возмущения. Теперь говорили все.
— Тише, товарищи! — недовольно воскликнул Адушкин, а когда шум улегся, продолжал: — Виноходов уверен, что мы ничего не сделаем ему. Видимо, на любое из взысканий, какое объявят, он попросту начхал. Что ж, давайте подумаем, как быть.
Собрание снова взбудоражилось. Слышались выкрики:
— Влепить ему строгача!
— Написать на завод, где он работал!..
Сержант наклонился к замполиту батальона, советуясь. Потом выпрямился с той непреклонной решимостью, которая присуща уверенным в себе людям. Поднял руку, дождался, когда утих шум, заговорил спокойно, рассудительно:
— Оскорбительное и вызывающее поведение Виноходова на собрании вынуждает нас принять неотложные меры. Выношу на ваше голосование. Первое. Лишить Виноходова слова и отложить рассмотрение его персонального дела, поскольку вины он своей не осознал, ведет себя крайне бестактно. Кто за это предложение, прошу голосовать.
Неожиданный поворот в ходе собрания вызвал среди присутствующих замешательство. Не все понимали, куда клонится дело, и потому руки поднимали неохотно. А все-таки предложение приняли.
— Второе, — оживился Адушкин, — Виноходов сегодня оскорбил нас, выразил нам свое презрение. Мы отворачиваемся от него, выражаем ему свое презрение — лишаем его товарищеского общения и участия. До тех пор, пока не извинится.
Гурьян беспокойно оглянулся, не видя ни в ком сочувствия. По его спине прошел холодок. Однажды ему довелось познакомиться с этим тягостным наказанием. В шестом классе он, второгодник, обидел девочку, а затем поколотил паренька, который вступился за нее, и на собрании по предложению старосты класса все отвернулись от него. Дело зашло так далеко, что ему пришлось переводиться в другую школу. А здесь-то не переведешься!