— Маэстро намекает на нечто серьезное?
Анатолий чуть помолчал. Лицо его как бы затвердело, от глаз повеяло морозцем. Да, он беспощадно судил и себя, и товарища. Жалел, что довел свои отношения с ним до ссоры. Но что ссора? По сравнению с тем, что намеревается сделать Евгений, это лишь царапинка на самолюбии друзей. А вот его рапорт, намерение удрать из армии — Русинов не принимал, не понимал, и при одной мысли об этом у него закипала душа.
— Да, это серьезно, — кинул он. — Не шутя же подал рапорт!
— Нет, конечно… Ты в претензии, что я не известил тебя персонально, как командира роты? Но, маэстро, это случилось во время дежурства по парку и тебя не было рядом.
— Да, я в обиде.
— А насколько она велика? Если, предположим, выразить ее в киловатт-часах, то какую работу могла бы она произвести?
Русинов самолюбиво потемнел и, не вытерпев, вспылил:
— Что ты кривляешься, как записной шут?.. На твоем месте в самый раз плакать.
Евгений повернулся на бок, встретился с его взглядом.
— Ого, вот это мне нравится!.. Но может быть, ты все же понимаешь, что речь идет о свершившемся факте? Я ведь не только написал, но и дал понять Одинцову, что рано или поздно эту щекотливую бумажку придется реализовать.
Анатолий прищурился, словно смотрел против ветра.
— Вон у думача какие заклепки в голове! Придется огорчить тебя: придумки твои плачевно лопнули.
— Что ты имеешь в виду?
— Твой рапорт.
— А что ты мог с ним сделать?
— Я его порвал и бросил в урну.
Евгений приподнялся, неверяще глядя на него.
— А не заливаешь на трезвую голову, Как ты мог порвать его, если он в стола у командира?
— Ты явно недооцениваешь мои возможности ухмыльнулся Русинов. — Я сказал Одинцову, что тебя совесть заедает, что просишь вернуть рапорт, и он отдал его.
Евгения точно подбросило на кровати.
— Да как ты смел?! — крикнул он, задыхаясь.
Мстительно и жарко размахнулся, чуть не припечатал ладонь к смуглой щеке самоуправного приятеля. Именно чуть, потому что в последний момент Анатолий, вскакивая, перехватил его руку и завернул назад с такой неожиданной силой и злостью, что Евгений согнулся, простонал:
— Пусти же руку, гладиатор!
— Слушай, патриций! Я ведь тоже могу ударить, — сквозь зубы выдохнул Русинов и оттолкнул его от себя.
После стычки оба тяжело дышали. Анатолий ознобно поводил плечами, — глупость-то какая могла выйти! — а Евгений, снова сел и поглаживая ноющую кисть, истуканом смотрел в окно. Крутое, ключом вскипевшее бешенство проходило, оставляя неприятный осадок.
Совершилось нечто дикое, чему, наверное, нет оправдания. И от такой безысходности мысли путались, сбивались в тяжелый, давящий комок. «Нечего сказать, выдал друг эффектную сценку! — удрученно думал Евгений. — Это Ленка все мечется в тебе».
Русинов больше не садился, — начал вышагивать по комнатушке взад и вперед. Молчание его приобретало недобрый оттенок. Но вот он дернулся, взвинченно заговорил:
— А нервишки у тебя шалят!.. Что, интеллигентщина взбунтовалась против житейской грязи?.. Нет, милочка, истерикой тут не возьмешь. Обыденность, она требует и знаний, и настойчивости, и терпения.
— Тут надо уметь подсказать комбату дельное решение при атаке высоты, участвовать с танкистами в художественной самодеятельности, — съязвил Евгений, не поворачивая головы.
— А хотя бы и так! Ты не осуждай, а делай вывод. Учись, пока я жив, — Хмыкнув, Анатолий продолжал: — Надо побольше того, что сближает тебя с солдатами. Не поняв этой простой истины, ничего не добьешься в работе с ними.
— Да где мне с тобой равняться! Ты и зубы по утрам чистишь с таким видом, точно исполняешь священный долг.
— Брось ерунду молоть! Не обо мне ведь речь — о твоей судьбе. Что ты разыгрываешь из себя ваньку-встаньку? Оглянись, пошевели мозгами — и увидишь, что уползаешь с торной дороги в грязь.
Лицо у Евгения сделалось бледным, одухотворенным.
— Можешь говорить, что хочешь, а я от своего не отступлю. Начну пить, и меня выгонят из армии, как выгоняли здесь одного старшину.
— Пока мы вместе, не напьешься.
— Шпионить будешь, да?
— Зачем верзешь такие пакости? — кисло поморщился Анатолий. — Умный парень, а без царя в голове… Женя, ты не сделаешь ничего, о чем плетешь со зла языком. И будешь хребтить службу. От моего и твоего имени дал слово бате. Понял?
Час от часу не легче! Нет, этот Русинов — поистине допотопное чудовище. Евгений угрожающе поднялся, упер руки в бока:
— И кто тебя уполномочивал?