Вскоре зашел Загоров, стройный, подтянутый. И полковник невольно залюбовался им. Подал руку, здороваясь. Указал на стул у окна. Присел и сам за свой стол.
— Так вот, комбат, недоволен я опять тобой, — начал он и, видя, как у Загорова вскинулись серые глаза, как он расстроился и замер, хмуро подумал: «Эк болезненно воспринимает накачки!.. Ну да лучше пусть болезненно, чем равнодушно».
— Я сделал что-то не так? — спросил майор. Голос его звучал натянуто и даже обиженно. Он же так старается!
— У тебя вновь появились рецидивы старой болезни.
— Она забыта, товарищ полковник! — искренне отвечал Загоров. Это был хороший признак: значит, хочет избавиться от недостатка.
— Увы, и я так считал. Но вот стычка с Дреминым показывает, что ты еще рубишь с плеча.
— Он хоть кого выведет из терпения!.. Конечно, мы сделали его таким: все берегли, отличали — и вырастили изнеженную барышню.
Недовольство и злость отразились на сухощавом лице комбата. И это не понравилось Одинцову, но он пока молчал.
— Сам Дремин не сделал ни шагу вперед, — продолжал майор. — Классность по вождению не повысил, многие нормативы выполняет с трудом. О каком личном примере командира можно говорить? Во взводе забыто золотое правило: «Делай, как я!» Потому и считаю, что его пора хорошенько встряхнуть… Но, может, я слишком горячо говорил с ним?
— Горячо говорить — не порок, Опасно горячиться, когда говоришь во вред службе. Какое намерение у вас было?.. Встряхнуть молодого офицера. А тут речь идет уже о том, что его надо спасать.
— Разве это не одно и то же?
— В данном случае — нет… Вам Русинов докладывал, что забрал у меня рапорт? Полчаса тот же самый Русинов признался мне, что забрал на свой страх и риск, без согласия Дремина. Больше того, у них чуть не случилась драка! — Одинцов ожидающе откинулся на спинку стула: что теперь скажешь, комбат?
На лице Загорова недоумение сменилось беспокойством. Да, батя не зря взял его снова в шоры. Надеялся, что после капитального разноса Дремин спохватится, начнется его обновление, а выходит не так все просто.
Он понял, что беседа будет неприятная, и ему стало грустно, как не было грустно еще ни разу в жизни. Георгий Петрович видел, что творится на душе у комбата, однако не спешил на помощь. Худшее было впереди.
— Давайте распутаем этот клубок… Прежние срывы Дремина объясняются тем, что он допустил просчет в подготовке танкистов. Вы потребовали устранить недостатки, но забыли об элементарной вещи — не помогли взводному. Как называется такая ситуация, Загоров?
— Требовательность впустую. И чем она строже, тем хуже, — честно признал майор.
— Добре, одну истину установили, — холодно констатировал полковник. — Но ведь прошлый раз лейтенант вел себя дерзко в иной обстановке. Вы спрашивали его не за дела взвода — речь шла о забытых формулярах. Почему же он встал на дыбы?
Загоров покрылся испариной от напряженного раздумья.
— Да-а, тут было что-то другое. Я допускаю, что ему неприятна моя резкость, что я был излишне придирчив и раздражен. Но, видимо, что-то добавилось к прежним негативным наслоениям!
— Так-так-так! Уже подходим к истине… Сами-то подумали, чем вызвана грубость и нетактичность? Или решили, что вам все ясно и сомневаться не в чем?
— Мне показалось, что все ясно… Почему же вы, не обдумав всего, написали рапорт и заставили командира полка идти по ложному следу?.. Отвечайте, Загоров!
Голос Одинцова стал резок и жесток. Руки на столе сжались в кулаки. Майор вскочил, словно подброшенный пружиной.
— Я погорячился, поддался чувству неприязни к этому офицеру.
Помедлив, Одинцов сбавил тон и доброжелательно продолжил разговор:
— Ценю вашу самокритичность. Надеюсь, теперь вы поняли?.. Русинов еще не докладывал вам, что случилось у Дремина?
— Нет, товарищ полковник.
— А случилась большая неприятность для молодого, влюбленного человека: девушка дала ему пощечину. Поэтому он слег тогда, вернувшись из города, поэтому задурил и нагрубил вам, комбат. А вы, не видя ничего, взяли его на рога и понесли. Хорошо, что дело кончилось только рапортом. Садитесь.
Майор сел, проговорил виновато:
— Да, моя горячность в таком случае была неуместной.
— Неуместной, — проворчал полковник, скомкав, смахнул со стола рапорт, — Она была вредной!.. Чтобы такие хреновины больше не поступали от вас. Это арбузная корка, на которой легко поскользнуться. Представляю, каким тоном разговаривали вы, поддавшись неприязни к молодому офицеру. Это брак, Загоров!
Майор снова поднялся, как бы давая понять, что целиком принимает обвинение, признает себя неправым.