Говорили еще, что Саркисов не успел или не сумел перестроить академика Мочалова, директора. Тот проявил величественное пренебрежение к заботам своего «Валерика» — то ли не понял, то ли был у Севы свой выход на директора через академические круги, заинтересовавшиеся Севиной работой… Устояла и ВАК перед зарядом анонимных писем… Короче, победил Сева — и с разгромным счетом. И оказался у кандидата Саркисова в подчиненных доктор — молодой, талантливый, обаятельный, всеобщий любимец, потенциально кандидат в директора института, а там, глядишь, и в академики. Это был новый фактор, с которым приходилось считаться. Севу любили, к нему предпочитали обращаться во всех случаях, когда можно было не обращаться к Саркисову.
На той вечеринке с печеной картошкой и соленым арбузом недавние сравнительно перипетии Севиной защиты были предметом застольной беседы — жадно заинтересованной со стороны Светы и Вадима, иронически-самокритичной со стороны Севы, горячей — до забвения главной цели застолья и даже яростной — со стороны Марины Винонен. Парторги больше помалкивали и обращали внимание на гастрономическую сторону мероприятия. Но и они иногда вставляли разумные замечания, направлявшие разговор все в ту же сторону. Между т о й историей и э т о й историей — со Светой и Вадимом — была определенная параллель, связь, эта связь высветлялась, подчеркивалась. Все было неспроста, самовластье Саркисова оспаривалось — тогда Севиной защитой, сегодня — бунтом Орешкиных. Сева самым фактом защиты и своего веского присутствия хотя бы отчасти отменял саркисовскую тиранию в научной части обсерваторских дел. Орешкины взрывали изнутри последнюю опору Саркисова в научном коллективе, и если помочь им отстоять их работу, то король и два его ближайших помощника останутся голыми.
И весьма важным во всем контексте событии оказывалось то, что Вадим — партийный. Как таковой, он мог сказать A, только твердо зная, что за ним последуют B, C — и все, что положено. Большой партком, давно уже озабоченный делами обсерватории, при защите Севы сыгравший свою роль, но оставшийся, в общем, все же в стороне, — в основном из-за беспартийности и Севы, и Саркисова, в данном случае естественно выходил в участники событий.
Беседа, стало быть, не только поощряла и призывала Вадима к последовательности и борьбе до конца, но и предупреждала его об истинном смысле и масштабе ответственности за последствия. Присутствовавшие как бы обещали поддержку и совет, но в то же время и эта поддержка не могла быть безграничной — все были подчиненными Саркисова, служаками, да к тому же на каждого у него имелась управа того или иного рода. А Сева так прямо и предупредил:
— На определенной фазе борьбы останешься один. В том смысле, что никто за тебя решающих действий и слов не произведет и не произнесет. И со мной так было. До самого голосования я ни в чем не был уверен. А Эдик — он больше всех, между прочим, тогда кипятился и призывал меня скинуть шефа и поделить власть, — стоило шефу как-то там на него цыкнуть — так вообще повернул фронт, помогал шефу материал на меня собирать…
— Тьфу, — в сердцах сплюнула Марина, — нашел кого вспоминать, на ночь глядя, губошлепа недоделанного. У меня пять девок, и понятно, расстраивалась иногда, что ни одного парня, — особенно Володя, бедный, убивался одиноко ему в женском сплошном визге, но глядя на Эдика — уж лучше еще пять девок…
— Льш-ш-ш! — испуганно зашипел, отмахиваясь обсосанной бараньей костью, Каракозов. — Типун тебе на язык! Я тогда просто удавлюсь.
Все засмеялись.
— Не бойсь! — повела тяжелым мужским подбородком Марина. — Поезд ушел. И вы не бойтесь, — обратилась она к Вадиму. — Если котелок варит, устоите. Вам бы с вашей работой с Дьяконовым спариться — у вас похожий стиль мышления. Верно, Вов?
— Да, с Дьяконовым — это было бы интересно. Льш-ш-ш. И еще со Стожко, геологом из Душанбе, знаете его?
— С Кормиловым хорошо бы, — вставил Сева. Он уже не раз пытался заинтересовать Свету и Вадима этим мрачноватым субъектом, держащемся в Ганче как-то уж совсем особняком. — У вас перестройка механизмов землетрясений во время подготовки сильного толчка, а у него само землетрясение — каждое — идет по двум, а то и по трем механизмам. Начинается, допустим, надвигом, а кончается сбросом. И эта перестройка на ходу что-то там тоже предсказывает.
— Как это? — удивился Вадим. И задумался. — А что, может быть…
— Это не им Кормилов нужен, а они Кормилову, — засмеялась Марина. — Или кто-нибудь, кто отвлек бы его от Саита…