Его действительно боятся воры-хозяйственники, хапуги и уже несколько раз пытались и избить грозное око парткома, и скомпрометировать, «пришить аморалку», подсунув в поле в палатке пьяную истеричную красотку. Все правда, и роль организатора, улаживателя и контролера — вполне почетна и дефицитна. И все же когда человек все время держит в голове, и подбирает оправдание своей научной бесплодности, и все время норовит поменять местами причину — творческий нуль и следствие — занятость выше головы улаживанием и согласованием, и сам, захлебываясь, настойчиво еще и еще раз перечисляет все свои регалии и заслуги, есть в этом и что-то грустное, и нечто смешное. И Света, настроенная в тот вечер иронически, позволила себе немножко поморочить голову важному и в то же время беспокойному человечку, всерьез принявшему ее восхищение и распустившему перед «простушкой» павлиний хвост.
Баранину — в каком-то особо остром соусе — Феликс приготовил невероятно вкусно, прямо-таки талантливо, по поводу чего был специальный тост. Отдельно он приготовил собственноручно замаринованный им с осени жгучий красный перец, который есть так никто и не смог. Вадим откусил крошечный кусочек и потом полчаса чертыхался — рот и пищевод жгло нестерпимо, дыхание было раскаленным, казалось, синее пламя должно рваться струей из обожженного рта. Ничем невозможно было ни запить, ни заесть — разве что соленый арбуз несколько гасил это пламя. Света только лизнула и испуганно отказалась от дальнейших экспериментов. И вот когда все так или иначе спасовали, Феликс торжественно препроводил в рот целый стручок, тщательно разжевал и проглотил, заявив, что ему искренне жаль всех, не понимающих, что за этим столом самое вкусное. Каракозовы и Сева реагировали сдержанно, — видимо, Феликс не в первый раз демонстрировал это свое превосходство над людьми обыкновенными. Но Света всплеснула руками и выразила предположение, что у Феликса, как у настоящего мужчины, по всей вероятности, просто чудовищная сила воли. Лучше бы она этого не говорила. Феликс повторил фокус со стручком еще три раза — под все более громкое восхищение Светы, — и ни один мускул не дрогнул на его лице. Вот только отчетный аврал несколько пострадал. На следующий день Феликс исчез и три дня не показывался, — по слухам, ночью ему было плохо, вызывали неотложку и промывали желудок. Три дня железная метла Феликса не погоняла участников отчетного штурма, и, как он потом уверял, это сказалось на качестве и сроках самым неблагоприятным образом.
В разгар веселья, часов в одиннадцать вечера, раздался не сразу из-за музыки и смеха услышанный стук. Сева крикнул «войдите», потом пошел к двери, которая внезапно открылась, так что он чуть не столкнулся с вошедшим. Это был Саркисов.
Произошла немая сцена, которая лучше любого специального исследования выявила накал взаимоотношений. Ни у кого из пирующих не вырвалось веселого, казалось бы, неизбежного: «А, Валерий Леонтьевич! Как кстати! К столу, к столу!» Нет. Марина и Каракозов, поглядев в растерянности на вошедшего, повернулись друг к другу и затеяли какой-то тихий разговор, якобы имевший место и ранее и только прерванный внезапным вторжением. Вадим и Света сидели и молча смотрели, удивляясь игре выражений на лице Саркисова. Сильнейшее смущение начальника странно контрастировало с выражением острого болезненного любопытства во взгляде, мгновенно обежавшем лица собравшихся, стол с остатками еды и почти пустыми бутылками. Над этими выражениями пробегали попеременно волны искусственной благодушной любезности и строгой деловитости, долженствующей объяснить поздний час и явную несвоевременность визита, а под, в самой глубине темных глаз, можно было различить тоскливое беспокойство.