В Ганче он был через месяц после Саитской катастрофы — с Великим Геофизиком, при котором состоял в лаборантах. Тогда здесь все было иначе, кое-где пахали сохой. Все окрестные вершины были пашнями (урожай пшеницы 5 центнеров с гектара — сам-друг!). От Душанбе ехали два дня, с ночевкой посредине в Горячем Ганче. Сейчас «Як-40» — двадцать минут, а лучшие шоферы по шоссе за 3,5 часа успевают. Саркисов умеет быть обаятельным. Сегодня он мне определенно понравился.
Семинар 7 мая в 15.30. Так решил Каракозов. Он говорит, что шеф на его сообщение о семинаре не реагировал никак. Что-то будет? Эдик не глядит в глаза, разговаривает, как нашкодивший школьник. Нашкодил-таки! Светин отчет о командировке в Москву до сих пор не подписал! Я ворвался в кабинет, рявкнул, через пять минут ей уже выдали все задержанные деньги.
И жаль его — да негодяй же, даже в жалком состоянии.
6 мая. За отчетный период многое (если не все) переменилось. Всю первую половину дня Эдика и Саркисова ни для кого не было, они заперлись в кабинете, что-то бубнили, когда вышли — обоих не узнать. Эдик снова важный и наглый. Саркисов смотрит волком.
После обеда вызвали меня. Разговор пошел о том, что мы со Светой будем делать дальше. Нам предложено ехать в Карым, там много работы, здесь и так много народу на механизмах! Я сказал, что мы подумаем, но прямо выразил ту мысль, что нас хотят спровадить, чтобы воспользоваться нашими результатами. Задал несколько вопросов, выудил следующую информацию. Раз — к докладу нас со Светой не привлекают (раньше надо было приезжать и работать). Два — Лютикова не будет в числе соавторов доклада! Тут я вспомнил, что, когда сказано было «много народу на механизмах», речь шла о Чеснокове и его жене Зине, Лютикова в списке не было. Что все это значит? И что будет в докладе?
Настроение худое. Завтра семинар.
16 мая. На текущий день настроение чуть-чуть «потолстело». Семинар позади, позади и многое другое.
Во-первых, пришел журнал «Природа» с заметкой о нашей типизации, подписанной Эдиком. Мы о ней совсем забыли. С одной стороны, после появления такой публикации он, оказывается, как бы имеет отношение к нашей работе. Но кто ж тогда знал, что совсем не все равно, кто подпишет заметку? Разве что Эдик знал…
С другой стороны, автором типизации прямо назван Орешкин. Это ведь сам Эдик тогда предложил так — интересно зачем: может, тогда главного соперника в будущем он предвидел в Лютикове, а не в нас? Может быть… В общем, еще не ясно как, но эта заметка должна повлиять на ход событий. Может быть, уже повлияла.
Во-вторых, по базе прошел слух, что Лютиков уволился — там, в Москве, по требованию Саркисова! Во всяком случае, его квартира открыта, там идет ремонт, говорят, будет помещение для приезжих, а их этим летом ожидается много. Опять неясно, как оценивать это. С одной стороны, врагом меньше. С другой, самая одиозная фигура исчезла. Весь «криминал» можно на него списать. Остались Саркисов и Эдик, и они заодно. Не оттого ли вновь «разлюбил» нас шеф?
Конечно, увольнение Жени — это наша победа. Но ведь мы не этого добивались. Да и жалко его все-таки, как это ни странно после всего.
В-третьих, насколько лучше нам теперь здесь живется и дышится! Нас наперебой зовут то в одну компанию, то в другую. Не все и не всё нам нравится и в этом лагере, разные люди туда входят, но все они работают сами, у каждого свой «пунктик», у одних интересный, у других так себе. Но никто ни к кому в карман не заглядывает, никто ни от кого не таится. И это так непривычно и приятно. Теперь, конечно, ясно, что наш результат никакой не выдающийся — у многих других не хуже, а у кое-кого, не при Орешкине будет сказано, так даже и поинтереснее есть. Просто у нас он «плохо лежал», вот и хотели стащить.
Семинар прошел очень смешно. Орешкин от нашего имени два битых часа выливал (по выражению Гены Воскобойникова) «п-потоки к-каши» на бедные головы обсерваторцев. Но скоро установилась довольно непосредственная обстановка, все очень живо реагировали на наши кривульки. Пару раз встревал Эдик — чувствовалось, он все это время занимался тем же самым, в основном его замечания сводились к тому, что типы можно назвать иначе, разграничить иначе, результаты представить иначе. Все почувствовали за такими возражениями что-то скандальное, зашевелились, заоглядывались. Кормилов обернулся и спросил: