— Комитет по литосфере? — Вадим протянул руку, взял с полки академический справочник, стал листать. — Первый раз слышу. Комитетов этих развелось. Что-то и не нахожу. Сейчас… А, есть!
Вадим высмотрел в оглавлении страницу, открыл нужное место. Да, есть такой, только не комитет, а совет… Адрес — ашхабадский. Председатель — академик республиканский Барахоев…
— Да, да! Барахоев! — кричал по телефону Гофф. — И как это я забыл? Кто такой? Вы не знаете? Что вы с ним не поделили? Умеете вы плодить себе врагов… Что вы молчите?
Гофф орал в трубку, а Вадим тем временем читал, не веря своим глазам — хотя и ждал чего-то в этом роде, — следующую строку: заместитель председателя Саркисов Валерий Леонтьевич, канд. ф.-м. наук, и адреса, телефоны, ганчский и джусалинский, московский, основной, дипломатично опущен. Совет-то среднеазиатский.
Вадим прочел строку Гоффу и объяснил, кто такой Саркисов и что именно с ним они не поделили. Звонил, правда, не он, но откуда ветер дует, совершенно ясно.
Затянувшееся его объяснение Гофф прервал нетерпеливо:
— Ну, да ладно, все это имеет сейчас чисто историческое значение. Победа полная. Покаялся Игорек бесповоротно. Клял свою постылую профессорскую жизнь, вспоминал безгрешную кандидатскую юность. Начал перечислять, кого еще продал, кроме вас и Ресницына, так я еле его остановил. Тот еще тип. Но совести маленько осталось. Он при мне вытащил откуда-то страничку с прежней заключительной формулировкой оппонентского отзыва — с ней все будет выглядеть нормально. Сегодня, поклялся, отошлет Крошкину.
Вадим перезвонил Крошкину, порадовал новостью, не вдаваясь в некрасивые детали.
Потом, задним числом, Вадим не раз обругает себя, что позволил событиям вовлечь его в этот новый виток интриг, отступил от первоначального своего намерения принять открытый бой, не отговорил Гоффа от его энергичной, но закулисной, а потому, конечно, сомнительной деятельности. Но логика борьбы состоит не только в том, что на удар надо отвечать ударом. Она порой и в том, что борьба рано или поздно низводится на уровень наименьшего благородства. Он знал, чувствовал, что вместе с Гоффом и Крошкиным, вступив в эту закулисную предварительную борьбу против Пиотровского и тех, кто за ним стоял, автоматически оказывался в чем-то не лучше того же Пиотровского, а пытаясь достичь с ними соглашения на беспринципной основе — так, может, даже и хуже.
В тот момент это все было смутно — в общем тошнотном ощущении, сидевшем где-то по соседству с малодушной надеждой: вдруг пронесет, — и в странном облегчении, почти радости, когда не пронесло, когда дипломатия Гоффа потерпела полный крах.
Да, крах. В тот день отзыв Крошкину не поступил. Поступил он лишь через два дня. Заканчивался отзыв простой и не допускающей двойного толкования фразой. Не соответствует требованиям. Диссертант не заслуживает…
Гофф не нашел Пиотровского. Жена его сказала: уехал, держалась отчужденно, от расспросов, куда уехал, не очень вежливо отмахнулась. Сказала только, что муж будет в Москве двадцатого октября, то есть в день Вадимовой защиты.
— Не все мне сказал, подлец, — сетовал Гофф. — Членом-корреспондентом ему после такой истории не быть. Да и Ресницын, думаю, ничего не забыл… Нет, он еще по какой-то причине не мог отказать этому вашему Барахоеву-Саркисову… Чем-то они там повязаны покрепче, чем это выдвижение, которым он мне только мозги запудрил… Как вы думаете?..
И еще спрашивал у Вадима о каких-то деталях, Вадим отвечал невпопад, чувствуя и осознавая с некоторым удивлением это свое странное облегчение, удовлетворение: чем бы все ни кончилось, но зато с Пиотровским отныне и навсегда все честно и ясно.
Опять звонил Шалаев. Услышав скучный орешкинский голос, начал выяснять, выяснив, сказал с веселым оживлением:
— Э, да тебя спасать надо! Что ж. Все дела в сторону. У тебя экземпляр диссертации-то есть? Рефератом тут не обойтись.
— Есть, плохой. Черновой.
— Ничего. Вези немедленно, какой есть.
Вадим попросил Свету завезти экземпляр — и забыл.
…В день защиты Вадимом владела одна навязчивая мысль, сформулированная почему-то с дьяконовским запорожским акцентом: шоб оно быстрее все кончилось. Не важно как, но быстрее. Что-то надломилось: годы, что ли, стали свое брать — не было ни интереса, ни азарта. И это было плохо — так идти в бой. Но зато не было и тени испуга — и это было хорошо. Звонивший накануне да и в день защиты почти непрерывно ученый секретарь института, старый коллега по лаборатории Ресницына, соучастник тогдашнего семинара молодых, Набатчиков сказал: