Шли, уже мало внимания обращая на красоты — зеленые лужайки, перерытые кабанами и медведями в поисках дикого лука анзура, причудливо выветрелые и размытые целые скалы гипса. Основная трудность была в том, что река прижималась то к левому, то к правому склону, причем в таких местах, где сплошная крутизна и колючки. Вадим запретил Свете соваться в ледяную воду — брал ее на закорки и переносил, шлепая туристскими ботинками по быстрому течению, стараясь ставить ногу твердо между скользких камней. Считал броды — насчитал двенадцать и бросил, — шли все быстрей, почти бежали. Когда дошли до слияния Соленой и Помноу — здесь пошли знакомые места, — уже стемнело. Только слабые остатки сумерек помогали различать тропу, здесь она, к счастью, хоть не петляла с берега на берег. В одном месте пришлось прыгать с валуна на валун, и так метров сто, и каким-то чудом они не упали и не расшиблись, хотя валуны уже скорее угадывались, чем виднелись под ногами, Света еще к тому же близорука, а ботинки Вадима мокрые и скользкие.
Наконец впереди замигал огонек, донесся стук движка. Станция. Но и еще один приток Помноу, последний брод. В прошлом году где-то было сваленное дерево, но есть ли оно сейчас, да и найдешь ли? И Вадим снова посадил жену на закорки и пошел. Однако этот приток был широкий и с мощным течением. Вадим поскользнулся и упал вместе со Светой в воду. Но когда жилье рядом, какое это имеет значение? Хохоча, они побежали, хлюпая ботинками, последние двести метров по кремнистой автомобильной дороге. Постучались. Безбоязненно открыл дверь в черноту звездной ночи незнакомый парень, по пояс голый: чета молодых станционников-новичков купала полугодовалого сынишку в жарко натопленной кухоньке. Приняли, обсушили, накормили медвежьими котлетами, дали по полстакана чачи, спать уложили. Вадим все беспокоился, не простудилась ли Света, — ей такие ночные купания, были, конечно, категорически противопоказаны. Но вроде обошлось.
Часть пятая
Глава семнадцатая
Темно-зеленый танк приближался, нависал башней, пушкой, глядя безмолвно черным пустым смотровым люком, разоренным пулеметным гнездом. Белый «Москвич» стал капотом впритык к гусенице, обе передние двери открылись, и оттуда появились, хлопнув дверями, почти одновременно, двое уже не очень молодых людей.
Водитель — помоложе и повыше ростом — был Орешкин. Пассажир — пониже и постарше — Дьяконов. Танк же — достопримечательность совместного подмосковного полигона дружественных институтов Земли и энергетических проблем.
Лет двадцать назад полигон был совместным пионерским лагерем тех же институтов. Лагерь не отвечал каким-то там санитарным нормам и был преобразован в полигон, но до сих пор флагшток посреди утрамбованной площадки, оббитые гипсовые фигуры на заросших дорожках напоминают о прошлом. Списанный на металлолом «Т-34» стоит перед главным корпусом под флагштоком, по всей вероятности, он служил подвижным блиндажом при чьем-то опасном эксперименте.
Олег Дьяконов — в старом, памирских еще времен пальто, сдвинув на затылок рыжую кроличью шапку, сказал:
— Страшно! Даже здесь и сейчас. А представь, на войне!
Орешкин засмеялся — прежним своим гулким смехом филина, по давнему определению Жени Лютикова, показав полный комплект все еще белых и здоровых зубов. Он — в кирзовых полевых сапогах и в тоже давнишнем латаном-перелатанном кожушке. Вокруг — темные ели, голые осины, пятна снега на пожухлой траве.
Итак, оба они живы и здоровы на подходах к концу этой книги, и это можно истолковать как благополучное завершение. Но в то же время они здесь, а не на Памире… Уж не потерпели ли они поражение в борьбе со злом? Неужели там, в обсерватории, до сих пор правят бал Саркисов и Эдик? Увы, это так. Хотя на самом деле все сложнее, чем простое «победил-проиграл».
И Олег, и Вадим не бедствуют. Оба — старшие научные сотрудники. Дьяконов работает и живет вместе с Лидой и дочкой на этом самом полигоне, где числится по штату Института энергетических проблем. Лида — на прежней своей должности начальника отряда в Институте Земли. Вадим работает в Москве, в Институте философии природы, но и здесь, на полигоне, он не чужой, приезжает два-три раза в месяц, продолжает совместно с Олегом одну давно начатую работу. Сева Алексеев (он теперь профессор) даже платит ему за это «четверть ставки» — семьдесят рублей, которые Вадим получает по почте почему-то из Казахстана, из города Боровое.