— Ого, — Олег присвистнул. — Никак Стожок не успокоится. Ну, а ты шо?
— Я? Сказал, что не пойду в этом составе… Он спросил: «А м-можно узнать, п-почему, если не секрет?» — со всеми извинениями, ну, вы знаете, как он обычно, с утрированной такой деликатностью. А я отвечаю, что, мол, никакой это не секрет. Но поскольку объяснять долго, отвечу путем аналогии. Как ты думаешь, говорю, что ответил бы тебе Дьяконов, предложи ты ему сейчас вот так пойти в баню с Яшкой Силкиным? А, говорит, значит поэтому. П-психи, говорит, вы все. Все, вопросов, говорит, не имею.
— А ведь верно, — подумав, согласился Олег, — не пошел бы я с Яшкой. Ни за шо. С Эдиком Чесноковым — не пошел бы, хотя здороваемся и разговариваем о пустяках при встречах почти дружески. А вот с Жилиным — пошел бы. Даже с удовольствием. Чем-то он всегда был для меня интересен. Талантливый, черт, — чеканку мне тут как-то свою показывал. Здорово! Нет у меня на него зла. Хотя уж кто-кто, а он нам тогда навредил больше, чем кто-либо. Враг был, номер один. Почему так выходит?
— Допустим, — помедлив, отвечал Вадим. Сбросил скорость. Волынов впереди шел медленно, сигналя, мигая фарами, которые выхватывали из темноты заборы и фигурки играющих на дороге детей: проезжали большое село. — У меня тоже такое бывало. Но согласись, если это так, то нас этот интерес к людям броским, пусть даже и абсолютно аморальным, в ущерб скромным и совестливым, вовсе не красит.
— Не спорю, — ответил Олег. — Но все-таки… В чём тут дело?
Вадим опять помедлил с ответом. Вступили в область, где полного взаимопонимания и единодушия у приятелей не было. Обычно эту область обходили, по какому-то молчаливому соглашению. Сейчас Олег со своей наивной прямотой неожиданно давал Вадиму возможность высказаться. Что ж: при соблюдении осторожности, употребляя, например, слова «мы» и «наш» вместо «ты» и «твой», можно попытаться.
— Это наш эгоизм работает, — сказал Вадим. — Мы не прощаем тех, к кому были неравнодушны. Ну… любили. Дали занять место внутри себя. И вдруг эта уже неотъемлемая часть нашего «я» грубо и самовольно отламывается. От этой операции без наркоза больно. Убиваемся по своему, а на чужое — плевать. Жилин был враг. Но больше по положению, по заданию. Он чужой не лично, а, если хочешь, абстрактно-социально. И Саркисов чужой — на него почти никто из вас и не сердился, что оказывался соавтором всех работ подчиненных, — лишь бы работать давал. Я только, по неопытности, как новичок, разозлился… А вот когда вчерашние ближайшие друзья начинают без спросу пользоваться, да еще с неприятным сопеньем, да еще у тебя же, и вовсе не от крайней нужды… Впрочем, они все равно лучше Жилина.
Вадим счел момент благоприятным и рассказал о последних новостях из Института Земли, где Жилин и другой титан, Сева Алексеев, схватились наконец насмерть окончательно. Уклонялся, уклонялся Сева от борьбы, а не вышло. Все-таки честный человек, пусть даже и миролюбивый и уступчивый, не может не мешать таким как Жилин, который сейчас заместитель директора института по хозяйственной части. На сегодняшний момент Сева, кажется, берет верх, хотя и не без потерь — лишился в ходе свалки пары своих экспедиций. Пытаясь защититься от ложных обвинений со стороны завхоза в якобы незаконных денежных выплатах, Сева вник наконец в дела и сразу же обнаружил за Жилиным такое… В течение трех лет был скрыт от дирекции и общественности денежный фонд для премирования особо заслуженных, старых ученых — многие тысячи — и весь, до копейки, присвоен, похоже, лично Жилиным. Цинизм этой махинации потряс всех, даже, говорят, Саркисова, а уж он-то знает, на что способен его бывший подчиненный. Скандал приобретает общеакадемический масштаб. Говорят, Жилин уже подал заявление об уходе на пенсию. Справедливость торжествует, но медленно и с большими издержками.
— А мне жалко Жилина, — упрямо твердил Олег в ответ на радость Вадима по поводу торжества справедливости. — Интересный мужик. Щедрый, широкий. Личность!
— Щедрый! — все-таки сорвавшись, злобно зашипел Вадим. — За свой счет, что ли? Ты бы лучше Севу жалел. Он из-за этой личности, которую сажать надо, а не провожать с почетом на пенсию, чуть не сгорел ни за что ни про что. Да стариков ограбленных. Не тех жалеешь.
Лида поддержала Вадима, и Олег замолчал, коснея в своем запорижском упрямстве, явно сохраняя какое-то свое особое мнение.
Да, примирительная позиция Олега по отношению к Жилину, да и к Саркисову, давно раздражала Вадима — и даже больше, чем он позволил сейчас себе показать. Иногда Олег, казалось, готов был все им забыть за один только жест доброй воли по отношению лично к нему. Когда Вадим обвинял его за это в беспринципности и эгоизме, Олег либо отмалчивался, как сейчас, либо даже огрызался: мол, в интересах дела можно многое стерпеть и простить.