Контакт двух систем видения — вещь не вовсе редкая или фантастичная. Любое большое открытие, озарение — это искра на контакте кропотливого исследования и умения видеть нетривиально, и оно всегда сродни поэзии. Кто-то из геологов, кстати, так и назвал нынешнюю волну гипотез и теорий в геологии и геофизике: геопоэзия…
Правда, мало кто способен сознательно сочетать в себе эти два взгляда на природу. Да и на человека… Разве что Гёте мог, всю жизнь пытавшийся — почти всегда в одиночку — навести мост между, как он говорил, поэзией и правдой. Шлегель… младший, кажется, — радовался преждевременно в начале прошлого века, решив, что прорвана плотина и поэзия, хлынув небывалым потоком в кельи затворников-натуралистов, начала новый этап в развитии культуры, этап без вредного и искусственного барьера между миром гармонии и миром алгебры. Шеллинг и его натурфилософская школа предсказывали — и небезуспешно подчас — целые этапы еще не явившегося знания. Романтиков от философии высмеяли, поймали на ошибках и глупостях, но разве мало ошибок и глупостей было в истории приземленной позитивной науки?
В общем, так… Либо он, Вадим, сможет использовать некоторые особенности своей подготовки, сможет всю эту разъятую, как труп, музыку недр, состоящую из столбцов цифр, собрать в какие-то, пусть самые примитивные, но образы и выйти на какой-то новый уровень, либо вся его возня с папкой механизмов землетрясений, выданной ему Лютиковым при первой их встрече в Ганче, будет впустую потраченным временем. Взорлить надо, такая вот задача. Хоть немножко…
Конечно, все это было очень неконкретно, скорее туманно и абстрактно, но — странное дело — Вадим шел из верховьев ущелья Помноу, сжимая — уже машинально и не воинственно — ремень заряженного ружья, с отчетливым чувством, что принято важное решение, нащупана твердая тропа. Сине-снежные стены уходили назад, вершины Соленого хребта наливались фиолетовым закатным цветом, невзрачный балок станции показался впереди, вспыхнул светлячок лампочки на столбе. Донесся слабо стук движка — Кот уже начал подзарядку аккумуляторов. Мир был изумителен. И что особенно важно, снисходителен и щедр к младшему научному сотруднику Горной геофизической обсерватории, науковеду и знатоку натурфилософии Вадиму Орешкину.
Уже со двора Вадим услышал незнакомые мужские голоса. Вошел. За столом, вместе с Котом, сидели двое в зеленых брезентухах-энцефалитках. Они поднялись навстречу Вадиму и, здороваясь, представились. Один из них был Хухлин, сорокалетний мужик, роста пониже среднего, с несколько крючковатым носом и острым, внимательным взглядом. По лютиковской таблице зверотипов сошел бы за небольшую хищную птицу, вроде кобчика. Другой — Пухначев, его заместитель, высокий, видимо ровесник Вадима, с зыбкими голубыми глазами, широким скуластым лицом. Что-то подсказало Вадиму, что визит — не из случайных и что пришли гости более к нему, чем к Коту. Ждали Вадима, видимо, довольно долго, Кот пошел снова ставить чайник — один уже усидели. Вадим сел и с наслаждением вытянул ноги.
Завязался общий разговор «за геофизику», сразу обнаружился с десяток общих знакомых, Вадим не без интереса услышал кое-что о некоторых потерянных из виду однокашниках — с ними на Кавказе и на Камчатке работал Хухлин. Вадим, в свою очередь, развлек гостей кое-какими «тайнами мадридского двора», последними новостями из кругов, где делалась геологическая и геофизическая политика. Хухлин задал несколько вопросов, из которых можно было понять, что он хорошо знает, чем раньше занимался Вадим, и что он читал не только его научно-популярные, но и научные статьи, и несколько удивлен, встретив вдруг Вадима здесь. Но не выпытывал, только спросил:
— А на полигоне что за работа у вас?
Вадим коротко отвечал: механизмы, мол, землетрясений в связи с новейшими глобальными геологическими теориями и с прицелом на прогноз сильных толчков. Хухлин просил особо посмотреть по району Помноу — «стыковка может интересная получиться». Вадим обещал и сам начал задавать вопросы.
Раскрывался и закрывался сухой, вытянутый вперед безгубый птичий рот Хухлина, глядели немигающе и строго маленькие круглые глаза, только подергиваясь будто время от времени полупрозрачной пленкой, деловито и сухо, хотя и толково, излагал этот экспериментального типа исследователь, как почти сразу определил про себя Вадим, сильный, судя по всему, человек, похожий на маленькую хищную деловитую птицу, несложную физическую основу своих работ и отдельными штрихами обозначал этапы многолетней поучительной борьбы за сохранение и развитие своего направления, много раз бывшего на грани полного умирания. Был он молодым геофизиком-электроразведчиком. Земля проводит электричество, хотя и не идеально — и везде по-разному. Эта разница может помочь уточнить простирание тех или иных разведанных другими методами подземных структур. Но Хухлин был одним из первых, кто заметил, что кое-где ток между электродами, заземленными на расстоянии километра-двух один от другого, по-разному и неодинаково преодолевает одну и ту же толщу в течение времени. И задумался, что значат эти медленные, а иногда и довольно быстрые изменения. И добился — не сразу и не легко — ассигнований на специальные исследования. Начиналось это все на Кавказе, и там же возникло подозрение, что главная причина перемен в электропроводности земных недр — в их скрытом медленном движении, что это — побочный эффект от игры перераспределяющихся ореолов напряжений. Видимо, участвует во всем этом подземная вода, вернее, всякие растворы — без них величина эффекта необъяснима. Возникла и гипотеза о связи пиков на кривых электропроводности с землетрясениями. Но на Кавказе эту гипотезу проверить не удалось. И тогда был выбран Ганчский геополигон — здесь землетрясений хватало для любой статистики, любых экспериментов.