— Прогноз наконец сдвинется с мертвой точки! — с нажимом произнес Вадим. Но раскрывать полностью свой замысел не стал.
Они со Светой согласно уже решили, что Женя и Эдик заражены «манией склоки» не меньше, чем «та шайка». И исцелять их следовало деликатно — незаметно для них самих обратить их помыслы к общему, овеянному газетной славой делу.
— Точно, — ответствовал Женя. И добавил: — Но главное не это, а то, что сдвинется он туда, куда нам нужно. Когда он приедет?
— Обещал послезавтра, в понедельник, быть. Впрочем, это спросонья и сгоряча. Он и командировочные взять не успеет. Так что хорошо, если во вторник. Но я его дожидаться не буду. Вы уж тут сами встретьте и приезжайте с ним, если хотите. Я Коту обещал завтра утром вернуться — у нас еще три дня там.
— Усек? — строго обратился Женя к Эдику. — Не упустить! А то начнет здесь ходить, мало ли на кого напорется.
— Да брось ты, Жень, — рассвирепел наконец Вадим, — что за ерунда! Приедет он, конечно, ко мне, сюда, на эту веранду. Ты и встретишь. Света встретит. И Эдика он никак не минет. И вообще — о деле так о деле. Это смешно, в конце концов…
Вадим осекся. Пол незнакомо задрожал под ногами, в пустых пиалах согласно звякнули ложечки. Пиунь — пропело окно. Самое большое стекло в раме по диагонали пересекла трещина.
Женя и Эдик переглянулись.
— Местное, — сказал Эдик. — Где-то близко. Класс одиннадцатый, не больше двенадцатого. Пойти на станцию, что ль, уточнить, где и сколько.
Встал и вышел. Вадим тоже вышел. На веранде стояла Света. Она показывала соседке, Рите Волыновой, на облачко пыли, клубящееся над обрывом противоположного берега Рыжей реки, — небольшой обвал от несильного толчка. Обе смеялись.
— На два дня всего-то и ошиблась, — радовалась Света.
Вадим произвел в уме небольшой подсчет — уж он-то знал теперь ганчские каталоги. Даже таких — ощутимых, но неопасных — толчков в Ганче должно случаться не более одного в год.
— Да, точность в два дня — совсем неплохо, — милостиво похвалил Женя. Он стоял рядом с Вадимом — в шлепанцах и в халате, руки назад, широко расставив голые волосатые ноги, и смотрел на вершины Соленого хребта. — Но вообще-то… — он снизил голос. — Ведь десятого у нашего доблестного шефа как раз и открылось это дело, с чахоткой. А сны напрямую и нельзя толковать. Шеф заболел! Газетчик едет! Вот это и есть для нас настоящее землетрясение! Молодец, Света! Рассказывай мне теперь все свои сны, ладно?
Света со смехом согласилась, а Вадим отметил, что Женя нисколько не шутит. Вид у него был решительный, лицо даже какое-то важное, значительное. Женя верил в сны! У него была целая толстая тетрадь, где запечатлевались сны всех родственников и знакомых с подробным анализом — в основном по Фрейду, большим поклонником которого Женя был. Есть в этой тетради и пара снов Вадима — там, в Москве еще, Женя записал, но расшифровку он дал такую, что Вадим сразу, начисто потерял вспыхнувший было интерес к снам и психоанализу, как Женя ни пытался его заинтересовать.
Вадим, встретив вечером в душе Пухначева, предупредил его о скором приезде корреспондента. О приказе по институту Пухначев знал, но без подробностей. Заметно взволнованный всеми новостями (болезнь Саркисова и для хухлинцев могла означать большие перемены), Пухначев, наскоро домывшись, помчался обсуждать их с Хухлиным и прочими своими коллегами (они на субботу и воскресенье все выбирались в Ганч передохнуть).
В воскресенье утром Вадим выехал на мотоцикле в Помноу.
Рассчитывал добраться в полчаса, и действительно, две трети пути преодолел за двадцать минут. Но потом начались неприятности с мотором. Пологий, но длинный подъем к станции по «конусу выноса» — лёссовой наклонной равнине, образующей дно сужающейся долины, оказался мотоциклу «не по зубам». Мотор перегревался и глох, тем более что солнце давно поднялось и заливало пустынную каменистую дорогу светом и жаром. Вадим пережидал и снова проскакивал километр-два, до очередного заедания в двигателе. Под конец мучения Вадима были уже занятным зрелищем для Кота, который, стоя перед крыльцом станции, что-то жег в корыте, подбрасывая все новые порции топлива и тщательно перемешивая железным прутком то, что горело.
— Говорил я тебе, — наставительно сказал он, когда Вадим, весь в поту, вкатил наконец молчащий раскаленный мотоцикл в калитку, — езжай с рассветом. На час бы раньше встал — проскочил бы по холодку.