Мотя выпил с литр чаю, поблагодарил и, пошатываясь, пошел к себе — спать. Лег отсыпаться и Вадим. Его разбудила пришедшая с работы Света (как она уходила, он даже не слышал) и рассказала, что было дальше: Жилин пришел к Жене, бесцеремонно поднял его и, не обращая внимания на Лилю, выговорил — с шутками-прибаутками, — но выговорил за гостя. Оказывается, Жилин лично отвечает за всех, кто без разрешения и снаряжения окажется в горах.
Взбешенный, Женя тут же пошел в аэропорт и уже купил Моте билет в Москву на завтра. Сейчас он у Моти, они объясняются.
Мотя улетел. А еще через неделю в Москву отправилась Лиля. Расставались они с Женей очень нежно — Вадим и Света были свидетелями, ибо ходили с Женей в аэропорт провожать.
— Женя примирился с тем, что будет отцом, или беременность куда-то делась? — удивлялся потом, дома, Вадим.
— А вот и не угадал, — засмеялась Света. — Ни то ни другое.
— Как это? — не понял Вадим. — Что ж еще может быть?
— А ты подумай, Лиля решила сделать все в точности так, как ты ей нагадал.
— А что же я… Постой, постой… Она его надует?
— Примерно так. Она обещала ему твердо, что в Москве сделает аборт, может, даже напишет, что все в порядке, а потом поставит перед фактом, когда все будет поздно. Выкрутится как-нибудь.
— Фу, — сморщился Вадим, — враньем мужа добывать… Вот возьму и скажу ему.
— Зачем? — спросила Света. — К вранью он относится вовсе не так, как ты. Значит, по отношению к нему это не столь уж грешно. А поверит он все-таки скорее ей, чем тебе. Они все равно поженятся — а ты станешь врагом, как интриган, который хотел разлучить.
— Ты права, — поразмыслив, согласился Вадим. — Ишь, как ты все это продумала. — И он опасливо воззрился на жену.
— Ага, испугался! — засмеялась Света. — Небось будешь теперь думать, что и я тебя женила на себе какой-нибудь хитростью. Да? А как же! И женила. Ведь это я тебя тогда в редакции углядела. Вид у тебя был такой… бездомный, холостой; думаешь, чтобы это увидеть, одна святая простота годится? И симпатичный ты такой был, лохматый, работящий, весь в своей рукописи, — правда, седой немножко. Все ваши стали увиваться, банальности говорить, а ты — хоть бы голову повернул. А чтобы ты все-таки меня наконец заметил, думаешь, никакой хитрости не понадобилось? Уж и над костюмом, и над прической пришлось голову поломать.
— Вот оно что? «Свежесть белого костюма»… — процитировал Вадим свои стихи, посвященные Свете в пору их первых встреч.
— Вот-вот. Я уже отчаялась — не смотрит, и все. А костюм этот я уже несколько лет не носила — он был еще на школьный выпускной вечер сшит. Я вспомнила, что потрясла в нем не своих одноклассников, а почему-то их папаш. Что-то в нем было чуть ретро. Думаю, может, этот седой и клюнет. Клюнул! Так что была, была хитрость. Вранья — нет, не было. А без хитрости женщине не обойтись. Лиле зачем-то Женя нужен. Она его любит. Мне это странно. Но она — не я, и ты — не Женя. Правда?
— Правда! — Вадим обнял Свету. — И это — хорошо!
— Замечательно! — ответила Света.
Глава седьмая
— Главное — внезапность! — прокричал Саимрон на ухо наклонившемуся Олегу Дьяконову. — Чтоб не видно не слышно до последнего момента!
Олег усмехнулся, кивнул, затянулся с силой сигаретой, выщелкнул окурок в рев и свист винта.
Вертолет шел, почти касаясь зеленого по-весеннему бока Далилы, прижимаясь к нему, чтобы выйти на цель в последний момент неожиданно для нее, цели. В пяти шагах от Олега — он стоял уже у открытой двери, обдуваемый теплым воздушным потоком, — проплывали хорошо знакомые тропки, скалы и расщелины Далилы, огромной гранитной горы, нависшей над обсерваторией. Ее белые домики раз и другой уже мелькнули впереди.
— Приготовиться! — скомандовал Саимрон, подтягивая к себе мешок. — Целься! Хибару надо накрыть точно!
Вертолет выскочил из-за последней скалы. Внезапности не получилось. По дорожкам обсерватории наперегонки бежали дети — большие и маленькие, одетые ярко и чисто, грязно и кое-как и почти голые. Со всех сторон они мчались к центру, туда, где вертолет, заканчивая уже маневр, зависал над крошечным невзрачным старым домиком, почти скрытым верхушками пирамидальных тополей, глядящим единственным окном в небольшой — два на два метра, но очень глубокий старый пожарный бассейн.