Потом, в какой-то момент азарта, погони за добычей — вдруг резкое ощущение дискомфорта, безотчетного беспокойства. Облепиховый куст у воды, нависающий высокий противоположный берег. Ну да, конечно, здесь, у куста, стоял Эдик, а Олег вон оттуда, с верхотуры орал. А потом вниз полез, по знаку Эдика. Вон две светлые осыпи и дерновина-курпача промежду ними, с бульдиком, спасибо ему за стойкость.
А ниже? Куда лез, идиот, на верную смерть? Почти отвесная скала, стена ниже осыпей — змее не спуститься. И внизу еще в бешенстве кипящего потока валуны с грузовик каждый. Затряслись, затряслись поджилочки — опять, как тогда. И горло сдавило. И руки сами, дрожа, полезли отыскивать сигаретную пачку. Вот ведь как. Надо же…
Эдик…
А ну его, Эдика, гунявого, сопливого, злобного завистника, потом, потом, хотя без него не обойдется, само собой. Но сперва — о достойных, а кто во всем этом повествовании лучше подойдет под эту рубрику, чем он, староватый младший научный сотрудник Олег Дьяконов, чудом спасшийся на шиферной осыпи 17 августа 197… года? Но чтобы попасть в этом качестве на осыпь, а заодно и на эти страницы, ему пришлось… ну, прежде всего, родиться в середине тридцатых годов, пережить немецкую оккупацию в родном Донбассе и даже ощутить вполне реально, буквально на своей шкуре ее прелести: денщик постояльца-майора выдрал его, восьмилетнего, толстым ремнем за кражу приглянувшегося будущему эмэнэсу немецкого тесака. Орал Олег благим матом, но не столько от страха и боли — хотя и не без того было, — сколько чтобы оглушить, сбить с толку противника, не дать ему сообразить, что еще с десяток подобных краж в поселке — дело тех же рук, а всего возглавляемой им «шайке мстителей», как сами себя именовали, удалось собрать в песчаной пещерке в одном укромном овраге целый склад оружия и боеприпасов — причем вторые не всегда подходили к первому, но уж в любом случае бабахали в кострищах, тревожа как своих обывателей, так и пришлых обмундированных. Грозила смерть — Олегу вместе с матерью, как семье политрука, да ворвалась накануне задуманных немцами расстрелов в поселок наша танковая колонна и продержалась до подхода главных сил. И снова пустился Олег в рискованные мальчишеские мероприятия — всегда во главе некоей компании, ибо был, по всей вероятности, прирожденным вожаком.
Уж институт — горный — был за плечами, уж родители с трепетом произносили в ответ на расспросы знакомых нежное слово «инженер», а стиль жизни менялся мало. Каждый вечер звал к приключениям. Вечеринки, песни под гитару, головокружительные романы — и почти всегда, может не сразу, но в конечном счете Олег — первый, и гитарист, и задевала, и танцор заядлый, и балагур, и говорун застольный. Каждый отпуск с ватагой давних дружков — то на велосипедах в Брест, то пешком по Черноморскому побережью, то на шлюпке «из варяг в греки» — от Ленинграда до Ростова. Хохмы, розыгрыши, бурсацкие небезобидные порой шалости. И не то чтобы за ум не брался — брался, и поболее других, и за Гегеля, и Спинозу, и Канта, да не тот это был ум, что двигаться в жизни помогает. Инженер-то был ничего, толковый, но без особой старательности, не устремленный к карьере, а для начальства еще и невоздержанный на язык. А время от времени он и вовсе бросал — к ужасу родителей — работу, чтобы удрать то на Каспий, электромехаником, на плавкране, то на Кавказ — зимовщиком на Приют Одиннадцати, на год, на два, а то и на три, возвращаясь из скитаний похудевшим и задумчивым. Из Красноводска привез однажды смешливую девицу с рыжей косой. Сказал родителям: жена Галя. Те и приняли ее хорошо, и свадьбу сыграли, но все без энтузиазма, без уверенности — уж больно непохоже было на семью: и детей не заводилось, и стиль жизни не тот явно — гитара, танцы без конца. И когда Олег вдруг опять исчез и прислал письмо с Приюта Одиннадцати, Галя даже и не попыталась вернуть мужа или поехать к нему. Тут же, легко, как-то весело — сошлась с одним из ближайших дружков Олега и уехала с ним в Ростов, на этот раз стремительно забеременев и, по слухам, родив там дочь. Впрочем, не по слухам, а по письмам, ибо Олег остался со своим дружком в приличных отношениях, в переписке, и бывшая жена бывшим мужу, свекру и свекрови передавала самые добрые, хотя и достаточно безразличные поклоны. Все, в общем, было не по-людски, не путем. Олег же, вернувшись с Приюта Одиннадцати особенно задумчивым, вообще заявил странное: мол, мыслящему человеку семья не нужна — и ссылался при этом на философа Канта, которого как раз тогда в горах за зимовку одолел. Все ли понял, как теперь бы понял, — это другой вопрос, но одолел и был под впечатлением…