Глава восьмая
Итак, Вадим трудился, Женя рисовал и переписывался с Лилей, не подозревая, какой сюрприз его вскоре ждет. День, когда Орешкин, с папкой под мышкой, переступил порог Жениной квартиры, чтобы вернуть друга на путь науки, был относительно теплый, но уже декабрьский день. До Нового года оставалось около двух недель.
Лютиков, как уже известно читателю, был йог. Когда Вадим вошел к нему с результатом, его непосредственный начальник сидел в позе лотоса. Он был в плавках. Левая ступня Жени покоилась на правом бедре, а правая — на левом и розовой пяткой смотрела на Вадима. Стенка живота прижата к позвоночнику. В комнате был полумрак. Горел рефлектор, поддерживающий приемлемую для занятий йогой температуру, плотно сдвинутые шторы в то же время слегка колыхались — окно было приоткрыто, создавая легкий сквозняк, необходимый, по всем йоговским руководствам, для эффективного вкушания праны. Вадим сел на краешек стула и сказал неловко:
— Вот, результат принес.
— Подожди немного, Вадик-дружочек, я немножко приведу в порядок свою вегетативную… Ты не торопишься?
— Нет, в общем…
— Вот. Положи то, что ты принес, на стол и, если тебя не затруднит, поставь чайник на плиту. Спички там, на подоконнике.
Говоря все это, Женя не разжимал век и слегка, расслабленно раскачивался.
Вадим поставил чайник, уселся на стул у окна и с некоторой завистью воззрился на симбионта. Он сам давно уже занимался йоговской гимнастикой, но такого совершенства достичь никак не мог, может быть, потому, что жалел время. А здесь, в обсерватории, даже простую зарядку запустил. Едва проснувшись, он устремлялся к письменному столу и считал, перекраивал свою «типологию», подбирая самые характерные сочетания параметров, осваивая азы математической статистики, которой, как он убедился, в университете был практически не обучен, и вспоминая полузабытые школьную стереометрию и тригонометрию, — задачки сейсмологии требовали активного владения пространственным воображением. Часов в одиннадцать приходила с работы Света, готовила завтрак, силком отрывала мужа от стола. Он ел машинально, с увлечением рассказывая жене об очередном «озарении» (нередко оно оказывалось вскорости простой ошибкой), давал ей задания по построению всяких графиков и диаграмм и снова устремлялся к столу.
Вечером, когда Света приходила с работы, ужинали, и Вадим, чтобы не мешать жене прибираться, стирать и готовить, обычно шел в камеральный корпус, ночью пустынный и гулкий. Работа нередко продолжалась и после возвращения Вадима домой. Выпив потихоньку на кухне чаю, Вадим опять подсаживался к столу — не терпелось вычертить графики по точкам, высчитанным на работе с помощью электронного калькулятора или ЭВМ «Мир». От стола он отрывался в час, два, три ночи, долго не мог заснуть, вздыхал, порой вскакивал, спеша записать роившиеся по инерции мысли, иногда мысль являлась в полусне, тогда он, боясь проснуться окончательно и утерять, будил жену и требовал, чтобы записывала она. Света смеялась, записывала и моментально засыпала снова.
Это был научный «запой», состояние счастливое, Вадимом уже как-то и подзабытое. Иногда, по воскресеньям, Эдик и Жилин — научный и хозяйственный замы — вывозили Вадима со Светой на рыбалку. Женя отказывался, он не любил отдыха на лоне природы. Пока рыбаки бегали от переката к перекату, Света с Вадимом лазили невысоко по близлежащим горам, плескались в ледяных купелях, рвали дикие яблоки и грецкие орехи, но даже и тогда Вадим говорил в основном об очередном повороте того, что вытанцовывалось на его письменном столе, горами восхищался, но как-то машинально, выискивая глазами геологические соответствия тому, что получалось на миллиметровке. Одно время ему казалось, что его «типы» раскладываются на карте района кучно, группируясь в «зоны сжатия» и «зоны растяжения», и он пытался узнать эти зоны, иногда получалось, иногда нет.
Все это время Женя пребывал в состоянии, как он выражался, затяжной депрессии. Правда, он написал программу ввода комплекса геофизических данных в ЭВМ — начало своего персонального плана работы, но с продолжением этих трудов не спешил, много рисовал (причем все лучше и лучше). Теперь уже всех приходящих к нему он заставлял смотреть все свои картины, сравнивать, требовал мнения, на критику обижался нешуточно. С Лилей переписывался, передавал от нее приветы, говорил, что все у нее в порядке и что она, слава богу, выкинула из головы свою блажь насчет «чадопг’оизводства». Вадима Женя то и дело норовил оторвать от его «научного запоя», считая его временной блажью неофита, и побеседовать с ним о своем творчестве, благо Вадим, не умевший рисовать вовсе, не уставал восхищаться открывшимся новым талантом приятеля.